- Вот вы и свободны, мессир, - сказал сержант Беро Жерберу. - Идите же ложитесь спать, оставьте в покое этих людей, пусть веселятся, ведь они плохого не делают, - и, повернувшись к Катрин, сказал:
-Мадам, мы выполнили ваше приказание. Теперь нам проводить вас на постоялый двор?
- Возвращайтесь без меня! - ответила молодая женщина. - Мне не спится.
- Если я хорошо понял, именно вам я обязан этим вмешательством? - сухо спросил Боа, в то время как воины удалялись. - Я что, просил вас об этом?
- Для этого у вас слишком много гордыни! Думаю, напротив, вы бы с радостью дали себя разорвать на кусочки. Но я увидела, что вы попали в трудное положение, и подумала...
- Господи, женщина начинает еще и думать! - вздохнул Боа с таким выражением презрения, что Катрин опять охватила ярость. Этот человек был не просто странным, он был откровенно омерзителен. И она не стала стесняться и прямо высказала ему это.
- Признаю, что женщины часто делают глупости, в особенности, когда пытаются вмешаться и спасти жизнь мужчине с выдающимся интеллектом. И вправду, мессир, прошу вас принять мои сожаления и мои извинения. Лучше бы мне спокойно сидеть у окна и смотреть, как вас будут вешать прямо на воротах аббатства. После чего, уверившись, что вы умерли во имя религии, я пошла бы спать спокойно и на сон грядущий произнесла бы несколько молитв за упокой вашей великой души. Но зло уже сделано, помучайтесь, я ухожу. Доброй ночи, мессир Жербер.
Она уже повернулась на каблуках, но он ее задержал. Его задел этот саркастический выпад, и когда Катрин обернулась к нему, то выражение лица было скорей озадаченным, чем яростным.
- Будьте любезны, простите мне, мадам Катрин! - сказал он глухим голосом. - Правда, без вашего вмешательства эти несчастные лишили бы меня жизни. И я обязан за это вас поблагодарить. Но, - прибавил он с гневной силой, которая потихоньку, мало-помалу нарастала в нем опять, - мне тяжело благодарить женщину, да и к тому же жизнь для меня - это непереносимая тяжесть. Если бы я не боялся Бога, давным-давно я бы уже с ней покончил.
- Ну, конечно, пусть другие берут грех на душу и убивают вас, избавляя от опостылевшей жизни. Нет, и на такое Бог не попадается. Добавлю, что в таком случае тяжесть вашего преступления удвоится, так как из-за вашего тайного намерения увеличится зло, вы заставите невинных людей его совершить. А что до вашей благодарности, не думайте, что я ждала ее. То же самое я сделала бы для кого угодно.
Жербер не ответил. Катрин пошла к двери, а он побрел рядом, ссутулившись. Вдруг Катрин показалось, что ему не хочется с ней расставаться. Так как он молчал, она спросила:
- Вы ненавидите женщин, так ведь?
- Изо всех сил, всей душой... Это вечная ловушка, в которую попадает мужчина.
- Откуда такая ненависть? Что же они вам сделали? Разве у вас не было матери?
- Это единственная чистая женщина, которую я знал. Все прочие - лишь грязь, разврат и фальшь.
Катрин совсем не оскорбили эти характеристики. Она ощутила только жалость к этому человеку, потому что за злостью Жербера она видела страдания, в которых он сам не осмеливался признаться.
- Вы всегда их так ненавидели? - продолжила она. - Или же...
Он не дал ей докончить:
- Или же ненавижу из-за того, что слишком любил? По правде говоря, так оно и было. Именно так: всегда я носил в душе проклятие, потому что женщина - мой вечный враг! Я ее ненавижу!
Свеча, горевшая на конторке у торговца образами - у него в этот поздний час еще была открыта лавка, - на миг осветила лицо паломника и его руки, придерживающие черный плащ. Черты этого лица отражали огонь темных страстей, а руки дрожали. Тогда Катрин остановилась с желанием бросить ему вызов:
- Смотрите на меня! - приказала она. - И скажите, на самом ли деле вы думаете, что я - только грязь, разврат и фальшь?
Она встала под желтый свет свечи, давая возможность этому человеку разглядеть ее чистое лицо, которое осветилось темным золотом ее волос, по которому пробегали рыжие отсветы огня. Густые локоны падали ей на шею, напоминая ее царственную прическу былых времен, а ведь уже два раза ей пришлось пожертвовать волосами. С легкой улыбкой она смотрела на побледневшего собеседника. Он окаменел, превратился в изваяние, но глаза его горели.
- Ну же, мессир Жербер, ответьте мне! Тогда он сделал жест рукой, словно хотел прогнать от себя какое-то дьявольское наваждение, и отступил в тень.
- Вы слишком красивы, чтобы не быть демоном, пришедшим искушать меня! Но вы не овладеете мной, слышите? Вам меня не одолеть!
Доведя себя до исступления, он вот-вот собирался удрать. Катрин поняла, что перед ней сумасшедший, больной человек. Она пожала плечами. Улыбка сошла с ее лица.
- Не говорите глупостей, - устало произнесла она. - Я вовсе не демон. Вы ищете мир для своей души, а я ищу совсем другое... Но не в вашей власти мне дать это другое, да, впрочем, и ни в чьей за исключением одного единственного человека на свете.
Невольно Жербер Боа осмелился спросить:
- Кто этот человек?...
- Думаю, - отрезала Катрин, - вас это не касается! Доброй ночи, мессир Жербер!
И на сей раз она прямой дорогой ушла в направлении постоялого двора, ои он не пытался ее удержать. Ночь была спокойной, и шумы маленького городка стихали один за другим. Где-то прозвонил колокол. Лаяла собака. Теперь Катрин почувствовала себя усталой и как бы даже потеряла мужество. Она надеялась облегчить, смягчить напряженные отношения с Жербером, но поняла, что это невозможно. Он явно изнемогал под тяжестью тайны, которую ей не разгадать. Ее попытки хоть в какой-то мере успокоить его были напрасными.
Следующий день показался Катрин бесконечным. Она решила всерьез заняться больными ногами, но при этом хотела присутствовать на всех службах, проходивших по регламенту. Однако слова молитвы произносила машинально. Она любовалась сиянием в дымах ладана фантастического видения, по-варварски роскошной пышной золотой статуи Сент-Фуа. Плащ этого изваяния был покрыт драгоценными камнями, и их было больше, чем цветов на весеннем лугу. Лик статуи был странным, скорее даже пугающим, тяжелым, глаза смотрели пристально, и Катрин разглядывала ее с некоторой боязнью и никак не могла представить себе образ маленькой тринадцатилетней святой, некогда замученной за веру. Статуя походила больше на грозного идола, пристальный и рассеянный взгляд которого ей было трудно выдержать.