— Липовый доктор, — заключил свой рассказ Маляров. — Таких сейчас много расплодилось! Защищают докторские на Пушкине, Лермонтове, Достоевском, Шолохове и двух-трех других советских именитых писателях… Каждый состоит при каком-либо журнале и заправляет там критикой: хвалит, кого прикажут, ругает, кого велят… В журналах ведь тоже свои группы и группки. Тронь кого-либо из своих — тут же на тебя набросятся, как псы цепные: «Бьют наших!» — Повернув к Вадиму Федоровичу круглое лицо со светло-голубыми глазами, Виктор Викторович посмотрел на земляка: — Луков — опасный и мстительный тип! Он в библиотеке спрашивал твой последний роман. Правда, не нашел.
— Мне повезло, — усмехнулся Казаков.
— В библиотеке кто-то из писателей тоже интересовался тобой, вернее, твоими книгами, — вспомнил Виктор Викторович. — Там и Славин был. Ну зашел разговор о тебе, он и говорит: «Такого писателя не знаю».
— Думаю, он хорошо позаботился о том, чтобы и другие меня не знали… — сказал Вадим Федорович.
— Славин все может, — заметил Маляров. — Умный мужик! С ним ссориться нельзя: съест с потрохами!
— Не боюсь я его.
Они сидели после ужина в парке Дома творчества. К вечеру здесь становилось оживленно: прогуливались пожилые парочки, на спортивной площадке играли в настольный теннис, бросали резиновые круги на наклонную доску с зубьями. На другой скамейке сидел известный литературовед и негромким хрипловатым голосом рассказывал обступившим скамью молодым людям что-то смешное. То и дело слышались громкие взрывы смеха.
— Участник взятия Зимнего дворца в семнадцатом, — кивнул на маленького, плешивого, розовощекого старичка Маляров. — Восемьдесят пять лет, а еще не утратил чувство юмора! Послушаешь его, так это он совершил революцию.
— Действительно брал Зимний?
— Врет, — отмахнулся Маляров. — Маразматические байки травит… Не удивлюсь, если однажды заявит, что он папа римский.
И тут они увидели Лукова с той самой худощавой девушкой, с которой тот сражался в настольный теннис. Невысокий, грузноватый критик изрядно вспотел, белая тенниска под мышками пошла мокрыми кругами, блестел круглый лоб, посверкивали капельки на лысине. В кармашке его тенниски розовел цветок. Увидев их, девушка замедлила шаги, что-то тихо произнесла. Луков недовольно ответил, тогда девушка резко повернулась и зашагала прочь. Критик тут же трусцой припустил за ней. С минуту они стояли у фонтана с золотыми рыбками и, по-видимому, препирались, а затем прямиком направились к Казакову и Малярову. Девушка на ходу вынула из полиэтиленового пакета толстую книгу в коричневом переплете.
— Вадим Федорович, познакомьтесь с поклонницей вашего таланта… — любезно проговорил Луков. Чувствовалось, как ему трудно было выдавить это из себя. И смотрел он чуть в сторону.
Девушка, явно смущаясь, протянула Казакову книгу. Это был его роман, написанный несколько лет назад. Под своим портретом он коротко написал размашистым почерком несколько слов, предварительно попросив девушку повторить имя и фамилию. Ее звали Зинаида Иванова. Во время этой процедуры Николай Луков со скучающим видом смотрел на играющих в настольный теннис.
— Я еще студенткой вам написала, Вадим Федорович, когда прочла ваш роман, — произнесла она. — Это было мое первое в жизни письмо писателю.
— Я вам ответил? — спросил Казаков.
Он не всегда имел возможность ответить, хотя и старался это делать. В конце концов, читательские отклики — это было, пожалуй, единственное, что всегда его поддерживало, вселяло уверенность в себе, он всегда ценил их и считался с мнением читателей.
— Я и не ждала от вас ответа, — улыбнулась Зина. — Я прочла очень много разных книг, а вот написать захотелось только вам. Большое вам спасибо за ваши романы… Мои подружки умрут от зависти, когда я покажу им ваш автограф!..
Маляров добродушно проговорил:
— Фолкнер получал письма со всех концов света и никогда никому не отвечал. Когда он умер, в его доме нашли большую комнату, всю забитую нераспечатанными письмами… И знаете, почему он их не читал? — Виктор Викторович обвел присутствующих хитрыми глазами. — В детстве он работал почтальоном и с тех пор возненавидел письма!
— Вы тоже подражаете Фолкнеру? — усмехнулся Луков.
— Я никому не подражаю, — ответил Вадим Федорович. — И не терплю эпигонов.
— Вадим Федорович, в пединституте моя курсовая была посвящена вашему творчеству, — сказала девушка.
— Зина учится в аспирантуре, — вставил Николай Евгеньевич.
— В моей будущей диссертации я целый раздел отвела вам, — продолжала Зина. — Но, к сожалению, я почти не нашла в библиографии материалов о вас.