Как-то зимой на курорте - по совету врачей я при любой возможности старалась увезти Рено в горы - мой сын необыкновенно привязался к одному мальчику, своему ровеснику, которому после падения на лыжах запретили вставать. Было им тогда обоим по тринадцать-четырнадцать лет. Презрев все соблазны залитой солнцем лыжни, Рено целыми днями в течение трех недель просиживал у шезлонга больного и даже водил его по террасе отеля, подставив плечо и поддерживая за талию. Когда в первый раз я увидела Рено в роли сиделки, у меня захолонуло сердце. Я узнала себя. В памяти моей ярче, чем когда-либо, возник образ кратковременного супружества, на которое я пошла в пору далекой моей любви или, быть может, далеких моих приключений, взяв себе в мужья слабого юношу, вернее, раненного жизнью, доверчиво опиравшегося на меня. Однако двое этих мальчиков среди снегов больше подходили друг к другу, хотя бы по возрасту.
Они еще переписывались некоторое время, и на пасхальных каникулах я предложила Рено провести две недели на побережье, где, как мы узнали, будет отдыхать его друг. В ответ на мое предложение Рено скорчил гримасу.
- Значит, ты не хочешь увидеться с Жан-Реми?
Он неопределенно пожал плечами. Я не отставала:
- Тебе неинтересно? Почему?
- Он выздоровел.
Глубинный смысл этих слов, разумеется, ускользал от него, зато от меня - нет. Именно здесь сказалось в Рено мое пристрастие к слабым созданиям, к неравным союзам, а, возможно, также тайное желание не привязываться к человеку. Так или иначе, мой пример и моя участь чересчур тяжело легли на плечи Рено, и это наследие, переданное мною сыну, уже проявляло себя самым гнетущим образом. До десяти лет Рено слишком жил мною, а затем слишком собою и мною, только в этом и была вся разница. Он сжился с одиночеством, но не по тем причинам, по каким сжилась я. В моем случае главенствующую роль играли воля и желание найти себе прибежище, защиту против палачества нашей семьи; но благодаря судьбе и благодаря моим стараниям чаша эта миновала Рено. Мое одиночество вооружило меня против жизни, а сына, наоборот, разоружило. Я не обманывалась на сей счет, хотя в мое отсутствие он нередко говорил знакомым, дивившимся тому, что такие слова произносит мальчик: "Одиночество? Я совсем как мама, я обожаю одиночество". Но нет. Ведь как я ни любила своего сына, как ни дружно мы с ним жили, он принадлежал к иному поколению, и я знала, как современная молодежь боится одиночества, как ищет общества и часто бывает при этом недостаточно разборчива. Не здесь ли разгадка их неустроенности и множества недоразумений? Надо было, действуя осторожно, отвести сына от моей колеи, уберечь его от этого вечного подражания и повторения моих ошибок. Возможно, единственным выходом было завести нам с ним общего друга или даже друзей. Но так как не могло быть и речи о том, чтобы отягчать его еще обществом друзей моего возраста, которых, впрочем, у меня и не было, я считала, что стоит немножко помучиться с Пейролем.
Часов в шесть мы на машине, как было договорено, отвезли нашего гостя в поселок. Мы заранее условились, что воскресный вечер он сможет провести со своей семьей. Я редко бывала в этих краях и получила от нашего путешествия огромное удовольствие. Едва только мы вырвались из первой цепи холмов и углубились в гористую местность, как навстречу нам вышли прохлада и ветер. В долине, в городе, в нашем Фон-Верте весна уже обретала летние пометы, а здесь она была совсем свежая, цеплялась за высоты. На первых домиках поселка еще играли отблески заката, горбатые улочки тонули в полумраке, но было еще достаточно светло, чтобы полностью насытить мою любовь к таким вот лепящимся к горе деревушкам, где я долгое время пыталась воплотить в жизнь свою мечту об уединенном убежище, найти себе ковчег, спасение. Пейроль попросил высадить его перед мэрией на площади, разбитой на выступе горы, и, прощаясь с ним, я предложила ему в следующее воскресенье съездить к морю, причем сделала вид, что эта мысль только-только пришла мне в голову.
- Мы часто ездим на уик-энд к морю, у меня там есть хибарка всего в нескольких метрах от воды, и сразу же идет глубокое место, так что можно понырять. Если погода будет такой, как сегодня, непременно искупаемся.
Рено одобрил мой проект. Он, словно амфибия, вырос на воде, поэтому как пловец не боялся соперников, и я это знала. Пейроль согласился.
- Ладно,- сказал он,- решено. Я возьму плавки. Спасибо вам за сегодняшний прекрасный день.
И пока я разворачивала машину, он, ярко освещенный фонарем, горевшим на площади, улыбнулся нам на прощание. Через несколько минут, когда мы уже выехали на шоссе, я сказала Рено:
- А знаешь, я не видела родных Пейроля, но готова спорить, что его родители, деды, прадеды и прапрадеды - все родом отсюда. Он настоящий юный лигуриец.
- Ох, и ты туда же!
- Куда туда же?
- А как же: все учителя в нашем богоспасаемом заведении твердят с утра до ночи о лигурийцах, первых обитателях этого края, о Лигурийской расе, которая до сих пор не перевелась, о Лигурийской крови, которая ни с чем не смешивалась. Кстати и некстати они бубнят об этом. Придумай что-нибудь поинтереснее...
- Чего это ты на меня так напустился? Я вовсе не собиралась читать тебе лекций по этнографии: я просто сказала о том, какое лицо у Пейроля, имела в виду его внешность.
Здесь я предпочла замолчать. Лигуриец Пейроль или не лигуриец, он произвел на меня хорошее впечатление, а это главное. И поэтому я возлагала большие надежды на следующее воскресенье.
Неделя выдалась для меня удачная. Мне сразу предложили два очень интересных заказа, поэтому к текущим моим делам прибавились еще и эти. Весна для меня самое урожайное время в смысле заказов, так что второй свой сезон я заканчивала более чем благополучно. И вообще по всей стране, в самых различных слоях общества чувствовалась тяга к природе, люди искали себе мирного приюта для отдыха или работы подальше от городов. Тот же самый панический страх перед механизацией и бизнесом, прогнавший меня, гнал и других, и именно это давало мне хорошо оплачиваемое занятие, хотя я никогда прежде и не предполагала, что предназначена к теперешней своей профессии. И если я все-таки преуспевала в своем ремесле, то лишь потому, что отдавала на службу другим мою эгоистическую любовь к одиночеству, мою способность создавать для этого нужные условия. Моя нелюдимость обеспечивала меня клиентурой, кормила нас обоих с сыном. Справедливое воздаяние!