— Не ее дело судить об этом! Есть то, чего Эрменгарда никогда не сможет понять: это любовь, моя любовь к мужу! Я прекрасно знаю, что при дворе герцога Филиппа словом «любовь» украшают самые разные чувства. Но моя любовь ничего общего с этим не имеет. Мы с Арно — одно существо, одна плоть. Я мучаюсь его болями, и, если меня разрежут на куски, каждый из этих кусков будет утверждать, что я люблю Арно! Но ни Эрменгарда, ни герцог не могут понять такого рода чувства.
— Вы думаете? Графиня Эрменгарда — возможно. Она наделена только материнскими чувствами и любит вас как собственную дочь. И на самом деле вас сейчас возмущает то, что она питает к герцогу Филиппу подобное чувство. Она никогда не боялась ни критиковать его, ни говорить самую дурную правду, но она любит его как мать, и ее сердце разрывается оттого, что теперь она изгнана и что ее сын взялся за оружие против Филиппа. И вот она думает, что сделает ему приятное, если сообщит о вас. Это же один из способов — мог подвернуться и другой! — доказать, что она всегда хранит к нему нежные чувства!.. А что касается его…
Подступивший гнев заставил Катрин гордо выпрямиться. Высоко подняв голову, она отрезала:
— Кто это позволяет вам думать, что у меня есть хоть малейшее желание слышать о нем?
Ван Эйк не обратил внимания на этот выпад. Он отвел глаза, отошел от нее на несколько шагов и глухо сказал:
— Ваше бегство надорвало ему душу, Катрин… и я знаю, что сердце его до сих пор истекает кровью! Нет, не говорите ничего, потому что мне нечего вам добавить. Забудьте все, что вас мучает, и думайте только об одном: я только друг ваш и только в этом качестве последую за вами завтра. Не усматривайте в этом ничего более! Желаю вам доброй ночи, прекрасная Катрин!
И, прежде чем она попыталась задержать его, он открыл дверь и скрылся.
Глава четвертая. РОНСЕВАЛЬ
Начиная от полуразрушенных укреплений Сен-Жан-Пье-де-Пор, древняя римская дорога взбиралась вверх — и так восемь добрых миль — до перевала Бентарте. Дорога оказалась узкой, трудной. Древние каменные плиты были покрыты тоненькой корочкой льда. Катрин и ее спутники по совету земского судьи Сен-Жана предпочли пойти по верхней дороге, а не по той, что шла через Валь Карлос. Знатный господин тех мест разбойник Вивьен д'Эгремон захватил дорогу через долину и действовал там вместе со своими дикими бандами басков и наваррцев. Конечно, солдаты-бургундцы, сопровождавшие графиню де Шатовилен, соединившись с охраной Яна Ван Эйка, были могучими людьми, хорошо вооруженными и могли обеспечить безопасность отряда. Но необузданная грубость и первобытная дикость людей Вивьена д Эгремона заставляли быть осмотрительными. Лучше было тихо и осторожно пройти по верхней дороге.
По мере того как они забирались все выше в горы, холод становился резче. По отрогам Пиренеев постоянно дул злой ветер, то прогоняя туман, то скрывая длинными ледяными лоскутами все вокруг них, иногда даже самые близкие скалы. С того момента, как они выехали на рассвете, никто и не думал разговаривать. Нужно было внимательно смотреть под ноги: они спешились и вели лошадей под уздцы, постоянно опасаясь свалиться. И длинная молчаливая вереница, вытянувшаяся по склону горы в неверном сером освещении, была похожа на шествие призраков. Даже покрывшееся сыростью оружие потускнело. Катрин слышала, как бурчала и бранилась Эрменгарда: она с трудом шла вперед, и с обеих сторон ее поддерживали Жилетта де Вошель и Марго-Раскрывашка.
— Дрянь погода и дрянь страна! Стоило пойти по нижней дороге, где когда-то прошел император Карл Великий. Разбойники, мне кажется, менее опасны, чем эта дорога. Здесь хорошо только козам. В моем возрасте таскаться по скалам как старой ведьме! Разве в этом есть хоть какой-нибудь смысл?
Катрин не могла удержать улыбки. Повернувшись, она бросила:
— Ну-ну, Эрменгарда! Не ругайтесь. Вы же сами этого хотели.
Она ни словом не обмолвилась Эрменгарде о разговоре с Ван-Эйком. Зачем? Эрменгарда все равно не поняла бы, что предала Катрин. Она со всей искренностью думала, что действует на благо и во спасение ее же, Катрин. В конце концов, художник со своей мощной вооруженной охраной оказался им хорошей поддержкой в этих труднопроходимых местах. Наконец, каково бы ни было таинственное послание, которое Ван Эйк намерен ей вручить, «когда придет час», Катрин хорошо знала, что оно не могло оказать на нее никакого влияния, если в нем будет заключено стремление отвратить ее от цели. Между тем недомолвки Ван Эйка и что-то вроде тайны, которую он молча хранил, раздражали ее и разжигали любопытство. Что это за официальная поездка, ранг посла, эти воины, если речь шла лишь об обычном послании? Но Катрин хорошо знала Яна: он не заговорит раньше времени. Лучше было подождать… С самого утра она шла, снедаемая грустными мыслями, от которых никак не могла отделаться, с любопытством разглядывая головокружительные пейзажи с пропастями и белыми вершинами гор. Больше, чем письмо Филиппа, ее беспокоила судьба Готье. Вот здесь он исчез! Такая картина соответствовала этому гиганту, которого она считала несокрушимым. Но какой же человек, сделанный из плоти и крови, мог вступить в противоборство с гигантами из камня и льда? Никогда Катрин не могла представить себе, что существовала такая страна, как эта. И теперь только поняла, что до сей минуты лелеяла мечту, невозможную мечту о том, чтобы ее верный слуга все-таки вышел победителем в своем последнем бою. Как же ей здесь найти его? Чудом? Но чудес не бывает — она поняла это, дойдя до здешних мест… С большим усилием борясь с трудной дорогой, таща за собой лошадь, Катрин не задумывалась над тем, что приходилось выдерживать ей. Иногда казалось, что из тумана вдруг возникала массивная и сильная фигура ее товарища, воскресала его доверчивая улыбка, серые глаза, в которых можно было увидеть и слепую ярость старых северных богов, и детскую душевную чистоту и наивность.
Тогда горло у Катрин сжималось, и она вынуждена была на миг прикрывать глаза, заливавшиеся слезами. Потом тень добряка-гиганта уходила, отлетала к гордой и болезненной фигуре Арно, и сердце Катрин разрывалось от боли. В какой-то момент муки ее стали такими нестерпимыми, что ей захотелось лечь на ледяные камни и ждать смерти… Только гордость и воля, которые были сильнее отчаяния, поддержали ее, она устояла на ногах и все шла и шла вперед, и ни один из ее попутчиков даже на заподозрил о драме, которая разыгрывалась в ней…
Когда они оказались на перевале Бентарте, день начал склоняться к ночи. Ветер был такой сильный и порывистый, что путники продвигались вперед согнувшись. Подъем кончился, но теперь нужно было идти по гребню. Небо нависало так низко, что казалось, протяни руку, и вот оно уже рядом. За спиной Катрин кто-то сказал:
— В ясную погоду отсюда видны море и граница трех королевств: Франции, Кастилии и Арагона.
Но это не интересовало молодую женщину, в которой усталость взяла верх над всеми чувствами. В этом пустынном месте стояли сотни маленьких, примитивных деревянных крестиков, оставленных паломниками. Катрин посмотрела на них с ужасом: ей показалось, что она стояла посреди кладбища. Усталость закрывала ей глаза, ноги болели, и вся она дрожала от холода. Да, очень твердо нужно было верить в чудо встречи с Арно, чтобы переносить столько мучений.
Дорога до перевала, ниже, к Ибаньете, потом до приюта в Ронсевале показалась ей бесконечной. Когда наконец они увидели знаменитый монастырь, построенный несколько веков тому назад епископом Санчо де ла Роса и Альфонсом I Воинственным, королем Арагона и Наварры, взошла луна и потоком холодного света залила группу строений с очень низкими крышами и толстыми стенами, укрепленными мощными наружными подпорными арками. Монастырь расположился у подножия отрогов перевала Ибаньеты. Квадратная башня возвышалась над всем ансамблем строений, и дорога, проходя под сводом арки, пересекла старый монастырь. Иней покрывал землю и строения и мертвенно блестел в лунном свете. Но Катрин осталась к этому вовсе безучастной. Она увидела только фонари. Их несли человеческие руки, и эти фонари означали жизнь, тепло… Стиснув зубы, она сделала последнее усилие, чтобы добраться до приюта; но, дойдя до него, рухнула. Ван Эйк и Жосс Роллар, наконец сообразив, что она в полном изнеможении, отнесли ее внутрь в полубессознательном состоянии. Давно уже не слышно было, как бубнила свои ругательства графиня Эрменгарда.
Сидя на огромном камне очага в зале для паломников, обернув ноги в козью шкуру, а в руках зажав миску с горячим супом, Катрин мало-помалу приходила в себя. Она начинала интересоваться происходящим вокруг. Под низкими сводами, почерневшими от копоти, было много народа: паломники, возвращавшиеся из Галисии, в плащах, к которым были пришиты ракушки в знак их паломничества — глаза у них были полны гордости, как у людей, выполнивших долг, осуществивших заветное желание; погонщики мулов — ночь и ночные опасности, например, волки, медведи, заставили их укрыться в приюте; наваррские крестьяне в черных длинных одеждах, из — под которых торчали ноги, блестевшие от заскорузлой грязи, в меховых «лавакасах»с вылезшими наружу пальцами; случайные солдаты в помятых кирасах. Среди всей этой усталой и молчаливой толпы скользили черные сутаны гостеприимных монахов. У них на груди напротив сердца был выткан красный крест, причем верхушка его загибалась как рукоять посоха, а основание заканчивалось мечом. Отцы-августинцы Ронсеваля слишком часто вынуждены были браться за мечи, чтобы сражаться с бандитами и вырывать из их рук попавших к ним путников.
Они раздавали хлеб и суп, не делая различия между изящным посланцем Великого Герцога Запада и самым жалким из наваррских крестьян. Катрин подумала, что их суровые лица были под стать их гранитным горам и вовсе не походили на круглолицых и хорошо откормленных монахов из равнинных краев… Сидя рядом с ней, Эрменгарда храпела, опершись спиной о каминный столб. Остальные, сраженные усталостью, ели или уже спали прямо на полу. Вдалеке, в горах, слышно было, как выли волки…
Вдруг распахнулась дверь и в нее вихрем проник холодный ветер. Вошли два монаха в больших черных шапках, низко надвинутых на короткие мантии с капюшонами. Они несли носилки с телом, обернутым в одеяло. Дверь захлопнулась за ними. Несколько голов поднялись при их появлении, но скоро опять опустились: больной или раненый, может, и мертвый — это так обычно в здешних местах. Монахи проложили себе дорогу к очагу.
— Он затерялся, сбился с пути! — сказал один из них приору, который подошел к ним. — Мы нашли его у Прохода Роланда.
— Мертвый?
— Нет. Но очень слаб! В плачевном состоянии! Видно, он наткнулся на разбойников, они обчистили его и избили. Благодарение Богу, они не убили его.
Говоря это, монахи поставили носилки перед камином. Чтобы дать им место, Катрин прижалась к Эрменгарде, машинально бросив взгляд на раненого. Вдруг она вздрогнула, встала и наклонилась над бесчувственным человеком, вглядываясь в исхудавшее лицо, провела рукой по своим глазам. Видимо, ей грезится! Но сомневаться не приходилось.