— Мы вовсе не потеряли дорогу! — ответил вожак. — Богадельня теперь близко…
Катрин уже раскрыла было рот, чтобы тоже высказать сомнение, но, словно подтверждая правоту слов клермонца, сквозь туман пробился слабый и тонкий звук колокола. Боа с торжеством провозгласил:
— Вот и колокол, сзывающий путников! Мы на верном пути! Вперед!
Высоко подняв посох, словно знамя, он устремился в том направлении, откуда слышался звук. Измученные люди подались за ним.
— Будем надеяться, что у него есть чувство направления, — пробормотал Жосе. — Ничто так не обманчиво, как-туман!
Катрин не ответила. Ей было холодно, и она страшно устала. Но звук колокола становился все громче. Вскоре слабый желтый свет забрезжил в потемках. Жербер Боа радостно сообщил:
— Такой призывный огонь монахи зажигают на колокольне. Мы подходим…
Внезапно среди тумана Катрин с облегчением увидела скопище приземистых построек. Разрезая небо черными ребрами, перед ними встали огромная античная башня, массивная квадратная колокольня, на которой короной горел огонь, высокий неф, укрепленный мощными арками, — все они, казалось, пасли темное стадо больших зданий. Прикуп для путников, устроенный в складке широкого плато, имел вид прямо-таки крепости. Ожившие паломники принялись радостно кричать и даже перекричали звук колокола, удары которого властно падали им прямо на головы. Главные ворота, скрипя, открылись, выпустив трех монахов с факелами.
— Мы богомолы. Божьи люди! — крикнул Жербер сильным голосом. — Мы просим приюта!
— Входите, братья, приют открыт для вас! Внезапно пошел снег, укутывая белым покрывалом обширный глинобитный двор, где в ноздри путникам ударил сильный запах овчарни. Катрин устало прислонилась к стене. Ну, конечно, ее сейчас поселят в одной комнате со всеми… Но в этот вечер, не зная даже почему, ее донимало желание остаться хоть на какое — то время одной. Может быть, потому, что это путешествие сбивало ее с намеченного пути. Она чувствовала себя чужой среди этих людей, посторонней. Все они стремились к могиле Апостола, чтобы искупить свои грехи, что означало в какой-то мере гарантию райского убежища. Их гнал страх перед адом. А она? Конечно, она желала, чтобы Бог положил конец ее мукам, чтобы Бог вылечил любимого ею супруга, но более всего ей хотелось вернуть его, его любовь, его поцелуи, его жар, все, что олицетворял собою живой Арно. Это были не высокие духовные помыслы, ее снедала земная любовь, телесная, без которой она не могла жить.
— Мы разделимся, — произнес отрывисто Жербер. — Гостеприимные монахини позаботятся о женщинах. А мужчины пусть идут за мной!
Тут Катрин увидела, как из строения вышли четыре монахини в черных облачениях августинского ордена с белыми нагрудниками.
Жосс Роллар и Колен Дезепинетт передали двум из них бедную Жилетту. Катрин попросила монахинь:
— Моя спутница совсем потеряла силы. Ей нужны забота и настоящий отдых. Нет ли у вас комнатки, где я могла бы заняться ею?
Монахиня посмотрела на Катрин с досадой. Это была крепкая деревенская девушка, которую не испугает ничто. Она принялась укладывать Жилетту на носилки, которые одна из монахинь позаботилась принести. Затем вместе с другой монахиней они подняли носилки, и только тогда она ответила Катрин:
— У нас две комнаты. Они заняты одной знатной дамой и ее служанками. У этой дамы, приехавшей к нам десять дней назад, сломана нога. Из-за этого несчастного случая она все еще у нас.
— Очень хорошо понимаю. Но не могла бы она отправить своих женщин в общий зал и уступить одну из комнат?
Сестра Леонарда не сдержала насмешливой улыбки и пожала крепкими плечами.
— Лично я не рискну попросить ее об этом. Она… скажем, у нее характер несговорчивый! Видно, что это очень высокопоставленная дама.
— У вас между тем вид человека, которого нелегко устрашить, сестра моя, — заметила Катрин. — Но если эта дама наводит на вас такой страх, я охотно сама схожу к ней.
— Не то, что я боюсь ее, — произнесла сестра Леонарда. — Просто терпеть не могу крика, и наша мать-настоятельница тоже. А Господь наш наградил эту даму ужасающим голосом!
Они тем временем уже вошли через низенькую дверку в дом, где жили монахини, ухаживающие за больными. Остальные женщины-паломницы тоже последовали за ними. Они оказались в обширной кухне, пол которой был выложен тяжелыми плитами гладкого камня. Запах горящих дров смешивался с запахом кислого молока. Гирлянды лука, куски копченого мяса свисали с низких черных сводов. Сыры сохли на ивовых решетках, а перед гигантским камином две послушницы с засученными рукавами расторопно хлопотали у большого черного котла, в котором варился густой суп с капустой.
Носилки поставили у огня, и сестра Леонарда наклонилась над больной.
— Она очень бледна! — сказала она. — Я дам ей сердечных капель, а пока ей приготовят кровать…
— Скажите мне, где эта дама, — произнесла Катрин, которая твердо гнула свое, — я с ней поговорю… Сама я тоже благородная дама.
Сестра Леонарда на этот раз не сдержалась от смеха.
— Я об этом догадалась, — сказала она. — Я сама с ней поговорю… но заранее знаю ответ. Займитесь этой несчастной.
Катрин склонилась над Жилеттой, которая мало-помалу приходила в себя. Монахиня пошла в конец кухни. Тогда Катрин решила пойти за Леонардой. Она еще колебалась, когда одна из женщин подошла к ней.
— Я побуду с вашей спутницей, — сказала она. — Пойдите, займитесь вашим делом.
Катрин улыбнулась в знак благодарности и устремилась за монахиней по ледяному сырому коридору, в конце которого она увидела дверь.
Да, дама со сломанной ногой действительно обладала мощным голосом, ибо, когда Катрин остановилась перед дверью, она услышала, как та завопила:
— Мне не обойтись без моих женщин, сестра моя! Вы хотите, чтобы я отправила их в общий зал, в другой конец здания? Вот дьявольщина! Кровать всегда кровать, стоит она в той или в другой комнате!
Сестра Леонарда ответила что-то. Катрин не расслышала, так как в этот момент вспомнила, где она слышала этот голос, такой знакомый, который произносил ругательства, не совсем подходящие к случаю.
— Черт побери, сестра моя! Пусть комнаты останутся при мне, ясно вам?
Катрин бросилась вперед, открыла дверь и вошла в комнату. Она увидела маленькую и низенькую келью, в которой большая кровать с выцветшими занавесками и конической формы камин занимали почти все пространство. Переступив порог, она, потрясенная, застыла на месте.
В кровати сидела обложенная множеством подушек могучего телосложения женщина. Сестра Леонарда по сравнению с этой особой совсем терялась. Среди густых белых волос дамы светились несколько рыжих прядей, а лицо, охваченное гневом, было цвета кирпича. Укрытая грудой одеял, она приподнималась на подушках. На ней был надет капот, подбитый лисой, большая белая рука, как бы с некоторой угрозой, направленная к сестре Леонарде, выступала из широких рукавов.
Скрип двери отвлек внимание дамы, и та, завидев женский силуэт у порога, завопила еще громче:
— Ах, так! Ко мне уже входят, как к мельнику! Кто эта особа?
Почти задыхаясь от волнения, разрываясь между желанием рассмеяться и расплакаться, Катрин прошла вперед до освещенного места.
— Это всего лишь я, госпожа Эрменгарда! Вы что, меня забыли?
Оцепенев от удивления, пожилая дама так и осталась сидеть на месте. Глаза ее округлились, руки упали, рот беззвучно раскрылся, и она так побледнела, что Катрин испугалась.
— Эрменгарда, вы разве не узнаете меня? Я вас напугала? Это же я, я…
— Катрин! Катрин! Моя малышка!.. И это уже был настоящий вопль, который заставил подскочить сестру Леонарду. В следующий миг монахиня вынуждена была буквально упасть на даму, ибо, забыв о своей сломанной ноге, Эрменгарда де Шатовилен вот-вот собиралась выскочить из кровати и побежать к подруге.
— Ваша нога, госпожа графиня!
— К черту мою ногу! Оставьте меня! Черт подери! Катрин!.. Это же невозможно!.. Это же невероятно!
Она барахталась в руках сестры, но Катрин уже устремилась к ней. Обе женщины горячо обнялись и расцеловались и некоторое время так и оставались, прижавшись друг к другу.
— Вы правы, это невероятно!.. Это уже чудо! О! Эрменгарда, как хорошо, как хорошо, что я свиделась с вами… Но как вы оказались здесь?
— А вы?
Эрменгарда мягко отодвинула от себя Катрин и, держа ее на расстоянии вытянутых рук, изучающе посмотрела на нее.
— Вы изменились… ну совсем мало! Вы все такая же красавица, может быть, даже еще больше похорошели! Правда, немного другая… менее роскошная, но более волнующая. Скажу: вы стали тоньше, духовнее… Дьявол его возьми! Разве можно подумать, что вы родились на свет Божий в какой-то лавчонке?
— Госпожа графиня, — вступила в разговор сестра Леонарда. — Просила бы вас избегать всякого упоминания о мессире Сатане в этом святом жилище! Вы просто поминутно его поминаете!
Эрменгарда обернулась к ней и посмотрела с неподдельным удивлением.
— Вы еще здесь? Ах, да… правда, ваше дело с комнатой? Хорошо, идите и переселите отсюда моих бездельниц, отправьте их в общий зал и устройте больную на их месте. Теперь, когда госпожа де Брази со мной, мне никто не нужен! И у нас есть о чем поговорить!
Монахиня, которую так бесцеремонно спровадили, поджала губы, но поклонилась и вышла, не сказав ни слова. Только хлопнувшая дверь показала всю меру ее недовольства. Графиня посмотрела ей вслед, пожала плечами, потом тяжело передвинулась в кровати, которая затрещала под ее тяжестью, и дала место своей подруге.
— Идите, сядьте здесь, миленькая моя, и поговорим. Сколько же времени прошло с тех пор, как вы меня бросили и устремились на приступ Орлеана?
— Пять лет, — ответила Катрин. — Уже пять лет! Время быстро проходит.
— Пять лет, — повторила за ней Эрменгарда. — Как я старалась хоть что-нибудь узнать о мадам де Брази. В последний раз я получила о вас вести, когда вы были в Лоше и сделались придворной дамой королевы Иоланды. Вам не стыдно?
— Да, — согласилась Катрин, — но дни текли, а я их не замечала. И потом, дорогая Эрменгарда, вам нужно отвыкнуть называть меня именем Брази. Я его больше не ношу…
— А какое же тогда?
— Самое прекрасное из всех: Монсальви! — произнесла молодая женщина с такой гордостью, что графиня не смогла не улыбнуться.
— Так вы выиграли? Вы всегда будете меня удивлять до невозможности, Катрин! Какое же колдовское средство вы нашли, чтобы заставить полюбить вас несговорчивого мессира Арно?
При имени мужа улыбка сбежала с лица Катрин. У ее нежного рта пролегла горькая морщинка, она отвела глаза.
— Это длинная история… — прошептала она. — Страшная история…
Мадам де Шатовилен какой-то миг хранила молчание. Она наблюдала за своей подругой, взволнованная той болью, которая отразилась на лице Катрин. Она не знала, как продолжить разговор, боясь ранить молодую женщину. Через какое-то время она сказала с непривычной для себя мягкостью: