Выключив ноутбук, Рузский вызвал к себе начальника охраны Паткевича. Друг детства, Вадик Паткевич остался единственным, на кого Владимир Юрьевич мог положиться как на самого себя и кому мог доверить самое сокровенное.
Грум (такое у него было прозвище, уменьшительное, но не ласкательное, от слова «угрюмый») молча сел напротив и насупился. Это было обычным выражением его лица. Имидж помогал Груму наводить ужас на подчиненных и сохранять достоинство в любых ситуациях. Стороннему наблюдателю могло показаться, что Грум лишен эмоций, как рыба голоса.
Внешность Вадима Паткевича между тем вовсе не была угрожающей, скорее всего, он напоминал чем-то роденовского «мыслителя». Но вот тяжелый подбородок никогда кулаком не подпирал. Садистом и прирожденным убийцей он тоже не был. Паткевичу было восемнадцать, когда он убил двух парней, которые напоили и изнасиловали его девушку Аню. Убил без лишних слов и рисовок. Каждому досталось по три ножевых ранения в сердце. Милиция вычислила Грума уже на следующее утро.
После этого его серые холодные глаза не выражали ни радости, ни добра, ни сострадания. Единственным человеком, который тогда не отвернулся от Вадима из комсомольских соображений, был Володя Рузский, и Грум запомнил это на всю жизнь. Пройдя через камеру смертников и психушку, Грум вышел на свободу, чтобы сесть по новой, уже в соавторстве с Рузским, втянувшим его в аферы с кооперативами. Но из СИЗО снова перекочевал в психушку, потому что ни один следователь не мог поверить, что человек, абсолютно лишенный эмоций, страха и чувства боли, может быть нормальным. Медики эту версию, на счастье Грума, поддерживали. С того самого случая Грум, насколько помнил Рузский, улыбнулся только раз, когда Владимир Юрьевич подарил ему на день рождения машину его мечты - «Ягуар» индивидуальной сборки.
- Вадик, я тут подобрался близко к новейшим технологиям. Таким, что относятся пока еще к жанру фантастики. Сейчас у меня не должно быть срывов и слабых мест.
Обращение по имени означало, что задание носит интимный характер, а дивиденды рассчитаны только на двоих - Рузского и Паткевича.
Грум слегка кивнул.
- Да, и пошли кого-нибудь, пусть подстрахуют Виталика. Но так, чтоб и муха не... А инженера нашего береги. Нежно, Вадик. Потом я тебе все объясню.
- Не надо, Вова, у нас думаешь ты, делаю я, - напомнил Грум.
Они встали и обнялись. Какой-то леший вдруг дернул Рузского спросить:
- Вадя, а если бы у тебя была возможность все переиграть?
- Что? - не понял Паткевич.
- Ту ночь... Если б можно было в ту ночь Лию спасти. Ну чтоб вообще ничего не было?
- Не понимаю тебя, Вова, куда ты клонишь?
- Да я тут думал, - спохватился Рузский, - если б вдруг всю жизнь переиграть было можно?
- Лирика, - бесцветным голосом сказал Грум. - Меня моя жизнь устраивает. А этих двоих я бы все равно замочил.
- Ты прав, вздор все это!
Услышав любимое слово друга, Грум перестал смотреть на него выжидательно, но, уходя, намекнул:
- Ты, Вова, на ночь валерьянку иногда пей. Че тебе еще не хватает? При пацанах такого не ляпни...
- Угу, - согласился Рузский и расслабленно упал в любимое кресло.
После того как дверь за Грумом закрылась, он повертел в руках мобильник и набрал номер Кошкина. К телефону долго никто не подходил, но потом прозвучал сонный голос инженера:
- Я слушаю.
- Добрый вечер, Сергей Павлович, как самочувствие?
- Здравствуйте, Владимир Юрьевич, похвалиться нечем. Вам не терпится услышать от меня согласие на сотрудничество?
- Не буду кривить душой, но мне действительно этого хочется.
- Знали бы вы, уважаемый мой меценат, какую оперу заказать хотите. Нам только кажется, что мы пишем либретто. А оно написано ой как давно. Полагаю, еще при большом взрыве.
- Каком взрыве? - не понял Рузский.
- Да это я так. Об акте творения всего из ничего.
- А-а, - выдохнул Владимир Юрьевич.
- Вы мне, убогому, скажите, что вы хотите заполучить с помощью прошлого или будущего? Какова ваша цель?
- Сергей Павлович, сейчас даже в космос за деньги летают! Что в этом плохого? Для начала просто покажите мне, как это действует.