Мы посетили также лагерь смерти Маутхаузен, небольшой городок, где содержались за колючей проволокой пленные, наши и других стран. То был действительно лагерь смерти. Нас сопровождал министр внутренних дел Австрии, социал-демократ, который всегда положительно относился к дружбе с СССР, толстый, внешне добряк, с мягким характером, верной ориентации. Там мы увидели и место, где замучили генерала Карбышева[15]. Фашисты его заживо заморозили, и он, облитый водою, представлял собой ледяную фигуру. Он принял мучительную смерть, но не стал предателем, показал силу духа советского человека. Казалось бы, что ему советская власть? Он был военным деятелем еще в царские времена. Но этот царский офицер стал советским генералом, не уронил чести воина Красной Армии. Слава ему!.. Во дворе лагеря нам показали камеры, где содержались заключенные, и душегубки. Мы увидели воочию всю технику убийства людей, которая была изобретена умами фашистов.
Министр внутренних дел, который нас сопровождал, показал также камеру, в которой он сам сидел и откуда был освобожден войсками союзников. Показали нам и старинный охотничий дворец австрийских императоров с замечательным музеем охотничьих трофеев. Хотя я сам был охотником, но такого прежде нигде не встречал! Очень понравились нам выезды с танцами на дрессированных лошадях. В этом Вена, как говорят, занимала первое место. Отлично тренированные лошади, красивая форма наездников, отменно выполнявших все фигуры... Зрелище производило большое впечатление. Потом я видел подобное же в кино, но в натуре выглядит лучше. В заключение скажу пару слов о такой личности, как Крайский. Как заместитель премьера коалиционного правительства и лидер социал-демократов Крайский занимал в Австрии второе место, если не говорить о президенте. Он проявлял понимание необходимости дружбы и соглашений с нами, стоял на позиции мирного сосуществования, стремился как-то улучшить и смягчить отношения между социалистическими и капиталистическими странами. Хотя он и был противником коммунистов, но с таким человеком можно вести диалог. Несколько позже господин "райский организовывал мою встречу с Брандтом[16].
К сожалению, она так и не состоялась. Тогда стало известно из органов печати, что я собираюсь приехать в Берлин на какое-то торжество, и Москва получила из Австрии от нашего посольства информацию, переданную через Крайского, что со мной хочет встретиться Брандт, когда я окажусь в Берлине. Брандт и Крайский были друзьями, они сошлись в Швеции. Когда немцы захватили Австрию, туда эмигрировали и Крайский из Австрии, и Брандт из Германии, оба как социал-демократы, и жили там в эмиграции. После войны они по-прежнему поддерживали дружеские отношения. Я дал согласие на неофициальную встречу без публикации о ней в печати. Пресса же пронюхала, что готовится такая встреча, был оказан соответствующий нажим на Брандта, и он в последний момент, когда я уже находился в Берлине, отказался от встречи. Я же хотел встречи с Брандтом, считая, что она была бы полезной. Теперь, когда он пришел к руководству в ФРГ[17], то предпринимает позитивные шаги и с пониманием относится к необходимости улучшения отношений Западной Германии с ГДР и СССР. Во что выльется этот диалог и хватит ли Брандту храбрости оказать сопротивление тем силам, которые выступают против смягчения напряженности, покажет будущее. Если он проявит волю и станет работать в этом направлении, это окажется в интересах наших народов и всех стран, которые стоят на позиции мирного сосуществования. Из органов печати я узнал, что социал-демократы сейчас получили на выборах в Австрии большинство, обрели право сформировать правительство[18]. Очень хорошо!
ВСТРЕЧА С АДЕНАУЭРОМ
Сейчас я выскажу некоторые соображения о приеме в СССР делегации Германской Федеральной Республики[19], возглавляемой Аденауэром[20]. С Аденауэром у меня состоялась единственная встреча - в Москве, в сентябре 1955 года. Мы были очень довольны инициативой Аденауэра, когда он предложил встретиться в Советском Союзе. И та, и другая сторона хотели такой встречи, она была выгодна обеим. Положение в Германии сохранялось ненормальное (оно и сейчас остается таким). Поэтому возникало естественное желание нормализовать его. После смерти Сталина Аденауэр и его партия[21] считали возможным попытаться добиться максимума в деле поглощения Западной Германией Германской Демократической Республики, создания единого немецкого капиталистического государства. Аденауэр и его сторонники - наши бывшие союзники - ощущали, что ГФР уже набрала экономическую силу, у нее появилась возможность предоставлять другим странам кредиты.
СССР нуждался в кредитах, в закупке современного оборудования на западном рынке. Кредиты помогли бы нам приобрести нужное оборудование, которое мы еще не могли производить у себя и не могли также приобрести в других социалистических странах. Насколько помню, тогда говорили, что правительство ГФР (как ее сокращенно называли) готово предоставить нам кредит в виде компенсации за невыплаченные послевоенные репарации, положенные нам по Потсдамскому соглашению[22]. ГФР своевременно не уплатила их. Сумму я не помню: что-то, как вертится в памяти, около 500 млн. западногерманских марок. Эта валюта высоко ценилась на Западе. Однако Аденауэр неправильно представлял себе нашу возможную позицию относительно ГДР. Во-первых, мы не могли согласиться с постановкой перед нами вопроса, быть или не быть ГДР. Это ведь вопрос самих немцев, которые создали новую республику. Во-вторых, идеологически мы были заинтересованы не в ликвидации, а в укреплении ГДР.
Трудно даже представить, как это мог додуматься Аденауэр, что мы сумеем пойти на ликвидацию ГДР. Наши идеологические, политические и экономические контакты с ГДР были не односторонними, а взаимными. Мы настаивали на сохранении независимого немецкого государства рабочих и крестьян, которое являлось нашим союзником. Кроме того, наши военно-стратегические интересы тоже заключались в том, чтобы укреплять ГДР. Западная же Германия добивалась создания единого государства на капиталистической основе. Если бы это произошло, то мы сразу территориально отступали как бы к границам Польши. Так что если бы мы поддались на подобные уговоры или угрозы, это стало бы политическим и стратегическим отступлением, отказом от ГДР, от ее пути социалистического развития. Это вдохновило бы агрессивные силы Западной Германии на еще больший нажим, чтобы потом отодвинуть польскую границу восточнее, чего западные немцы добиваются по-прежнему и сейчас, при уже сложившихся границах. Это могло послужить началом цепной реакции. На это мы никак не могли пойти, даже в мыслях не могли себе такого представить.
Но сильное желание ослепляет порою здравый рассудок, и появляются суждения, допускающие возможность получения недостижимого. Видимо, именно такие мысли толкнули Аденауэра и его окружение на решение поехать к нам, чтобы при личных контактах, в ходе собеседований поманить нас получением кредита, то есть создать для себя такие условия, чтобы без войны добиться желанной цели. Аденауэра тогда сопровождали: Кизингер[23] (потом он стал канцлером), Арнольд (он возглавлял профсоюзы, потом умер), Шмидт[24] и еще какой-то социал-демократ. Эти фамилии сохранились у меня в памяти. Не помню, был ли там Хальштейн[25]? Кажется, и он тоже. В те годы прозвучала доктрина Хальштейна[26]. Сейчас она уже не так выпячивается, но, во всяком случае, еще не отброшена: и в диспутах, и на практике западные немцы еще придерживаются доктрины Хальштейна.
Главный вопрос - заключение мирного договора. Аденауэр высказывался за это. Но мы считали, что к договору можно прийти лишь через заключение соглашения между обоими германскими государствами с выделением Западного Берлина как самостоятельного "вольного города". Со стороны же западных немцев выдвигалось предложение о создании единой Германии со столицей в Берлине, что никак не совпадало с нашими интересами. Мы не имели морального права оказывать давление на Германскую Демократическую Республику. Это ведь означало для ГДР отказ от независимости и растворение в буржуазном государстве. Зато мы хотели нацелить наши переговоры на констатацию ликвидации состояния войны, то есть не на заключение мирного договора, а на подписание соглашения, в котором было бы зафиксировано, что СССР и ГФР не находятся более в состоянии войны. Такой договор дал бы возможность установить дипломатические отношения, что способствовало бы экономическим, культурным и общественным контактам между нашими странами. Когда в ходе переговоров той и другой стороной безрезультатно были испытаны все средства достижения своих целей и намерений, возникла пауза.