– Я распоряжусь, чтобы завтра вас отвезли в Камерон. Вы купите там одежду Адаму, – сказал он. – Ну и другое, что вам нужно. У меня счета в нескольких магазинах. Я дам вам письмо моему знакомому адвокату. Он посмотрит ваш документ на собственность и скажет, чем сможет помочь. – Он снова посмотрел на Джоанну, на ее длинные каштановые волосы, спускавшиеся ей на спину. И где-то в глубине ощутил неизвестно откуда взявшуюся боль. Ему казалось, что в нем нарушилось равновесие. Он хотел уйти и одновременно не хотел этого.
– Я бы сам съездил с вами в город, но мне надо быть на ферме.
– Понимаю, спасибо, – ответила она.
– Как вы с Адамом устроились, ничего? Я знаю, что удобства маловато…
– Все хорошо, спасибо.
– Завтра вам принесут еще одну кровать. А я проведу вас по ферме. У нас есть несколько меленьких ягнят. Уверен, Адаму захочется на них посмотреть.
Он помолчал и, глядя в ее глаза, боролся с зародившимся в нем желанием, отвергая его и стараясь избавиться от него. Он думал о Полин и о том, с какой страстью она проявила свою любовь к нему.
– Доброй ночи, – попрощался он и заставил себя снова выйти в дождливую темноту.
Джоанна проводила его взглядом и тихо затворила дверь. Убедившись, что Адам спит, она вернулась к загадке, которую ей хотелось разгадать. Тридцать семь лет назад ее мать взяли у родителей и отправили к тетке в Англию. Меховая игрушка да кожаная сумка, – вот и все вещи, что были при ней. Поспешность бегства указывала на опасность. А если с ней отправили сумку, значит, кто-то считал ее содержимое достаточно важным. Джоанна расстегнула серебряные застежки и достала кипу листов.
От тетушки Миллисент леди Эмили узнала только, что ее взял на свой корабль капитан английского корабля, а передал ему ее в Сингапуре моряк с торгового судна. Это долгое путешествие в памяти леди Эмили не сохранилось. Она помнила себя только в Англии. Первое ее воспоминание было о том, как она играла в саду тети Миллисент. О существовании сумки она ничего не знала до того момента, как Миллисент вручила ей эту сумку в день их свадьбы с Петронием. Эмили, как видно, сразу вспомнила саму сумку или ее значение. Но как только она ее увидела, то испугалась так, что, приехав вместе с мужем в Индию, спрятала привезенную из Англии сумку подальше.
Джоанна озадаченно смотрела на сотню или более листов, лежавших перед ней на столе. Листы были сплошь исписаны, но такие письма ей никогда видеть не приходилось. Это были и не буквы даже, а одни ряды каких-то знаков… Она гадала, что за бумаги перед ней и почему их доверили маленькой девочке. Какое отношение имели эти бумаги к Австралии и путешествию, которое хотела совершить леди Эмили? Скрывались ли где-то в этих неведомых знаках объяснения ее страхов, снов о диких собаках, змеях, о прошлом и будущем? Джоанна внимательно просмотрела бумаги, но не нашла в них ничего, кроме знаков-загадок. Что бы то ни было, но надписи зашифрованы. Но что это за шифр, кто его придумал и зачем?
Сон постепенно вытеснял всякое желание размышлять. Она погасила лампу и тихонько, чтобы не потревожить Адама, легла в постель. Как только голова ее коснулась подушки, знакомый запах немедленно вызвал в памяти Хью Уэстбрука. Она поняла, что им пахнет подушка: резкий запах крема для бритья смягчался менее сильным ароматом туалетного мыла, а еще угадывался легкий запах табака, шерсти и чего-то еще. Это была кровать Хью, и теперь на ней спала она, что неожиданно приближало ее к нему. Мысль об этом потрясла ее, и она вдруг почувствовала волнение от того, что лежала в постели, где обычно спал Хью. Она испытала новое чувство, ей не приходилось еще его переживать, разве что мимолетное ощущение коснулось ее, когда она кружилась в танце с молодым офицером.
Она старалась гнать от себя мысли о Хью, о том, как идет ему морщинка между бровями, когда он сдвигал их, сосредоточенно думая о чем-либо. Пыталась не думать она и о его умении неожиданно рассмеяться, о привычке часто снимать шляпу и, как гребнем, расчесывать волосы руками. И о прикосновении его рук, когда он помогал ей сойти с повозки, она также хотела не думать. А еще эта неожиданная встреча совсем недавно, когда она столкнулась с ним, и он подхватил ее, чтобы она не упала.
Она ложилась в кровать совсем сонная, но теперь исчезли последние остатки сна. Мысли о Хью предательски взбодрили тело, и она пыталась представить, как бы чувствовала себя, если бы он был теперь в постели рядом. Она твердила себе, что он собирается жениться, что она здесь только затем, чтобы помочь Адаму прижиться и найти исходную точку для своих поисков. Она знала, что не должна позволять себе такие мысли о Хью Уэстбруке, и пыталась сосредоточиться на причинах своего приезда: разыскать наследство, ждавшее ее, как верила мать, в Карра-Карра, и еще ей надо было положить конец навязчивым снам. Но все ее старания оказались напрасны. Мыслями и чувствами она вернулась к Хью Уэстбруку и своему влечению к нему.
5
– Полин, Вилма Тодд хвастается, что обойдет тебя, – объявила Луиза Гамильтон, не сводя завистливых глаз с волос Полин.
Полин посмотрела в зеркало на отражение сидевшей сзади подруги.
– Луиза, дорогая, да у Вилмы Тодд духу не хватит соревноваться со мной.
Они сидели в спальне Полин, и. наблюдая, как горничная укладывала волосы подруги, Луиза потрогала свою прическу, словно убеждаясь, на месте ли это замысловатое сооружение.
В моду вошел затейливо переплетенный узел из волос, которому полагалось выступать над затылком, поражая воображение, на добрых 25 дюймов. Шляпу из-за этого модницам приходилось носить надвинутой разве что не на глаза. Но очень немногим женщинам хватало на такое внушительное сооружение собственных волос, поэтому они шли на хитрости, пряча под шиньоны проволочные сетки и подушечки. Луизе Гамильтон повезло: ее муж не только располагал достаточными средствами, но и проявил немалую щедрость, позволив обзавестись накладкой из натуральных волос. При этом достойный уважения торговец импортным товаром заверил ее, что волосы для этой накладки, не в пример многим другим, были взяты не с головы умирающей в больнице и не принадлежали они также какой-нибудь нуждающейся уличной женщине. На эту накладку пошли волосы послушницы, принявшей постриг перед поступлением в католический монастырь. Громадный шиньон стал предметом гордости Луизы и радовал ее необыкновенно. Но довольно скоро ей пришлось распрощаться и с радостью, и с гордостью, когда она увидела струившиеся по рукам длинные, похожие на ленты, белокурые локоны Полин, напоминавшие Луизе, что каждая прядь у Полин собственная.
Луизе пришлось пережить еще один укол зависти, когда горничная помогла Полин снять пеньюар, и с ее же помощью Полин надела фижмы с турнюром и нижние юбки. Луиза вспомнила, что у нее когда-то была такая же тонкая талия, как у Полин, но от тех времен ее отделяли семь лет замужества и шестеро детей. Теперь в 25 лет она обрела пышность почтенной дамы, и, чтобы хоть как-то обозначить талию, ей приходилось затягивать корсет сверх всякой меры так, что дело даже иногда доходило до морфия, когда боль от перетянутой шнуровки становилась нестерпимой.
Пока Элси застегивала бесконечные мелкие пуговки на спине шелкового платья Полин, темно-серого с синеватым отливом, Луиза поймала в зеркале свое отражение. Ей захотелось крикнуть в ответ на то, что она увидела: «Обыкновенная, ничего собой не представляющая толстуха-жена богатого скотовода, без цели в жизни, способная лишь тратить состояние мужа да производить на свет детей». Но тут же она устыдилась своих мыслей и ужаснулась им.
– Я слышала, Полин, – заговорила Луиза, отворачиваясь от зеркала, – что Вилма Тодд упражнялась всю зиму. Думаю, ты, наверное, нервничаешь немножко.
– Можешь похоронить меня в тот день, когда меня сможет испугать кто-то наподобие Вилмы Тодд. На соревнованиях по стрельбе из лука у нее нет никаких шансов меня опередить. Четыре года я не знала поражения и собираюсь стать первой в пятый раз.