– Опасения госпожи Нейтикерт не имеют оснований, – заметив, что опальный сановник уже с трудом сдерживал свое негодование при этих словах, вмешался наследный царевич Рамсес. – Дознание будет тщательным и справедливым: я лично займусь этим делом, – прибавил он со значением, окинув всех в зале таким взглядом, что стало ясно: разговор сей был окончен.
Затем речи пошли о похоронах владыки и последних его распоряжениях относительно щедрого вклада в храм Амона: жрецы его были слишком влиятельны, чтобы отказать им напрямую или признаться в недостаточной наполненности царской казны. Слово взял Пентенефре – словно не замечая скрытого недовольства старшего брата и его матери, молодой и нетерпеливый, он сходу принялся предлагать разные предлоги для отказа. Нейтикерт, загадочно поблескивая своими непроницаемыми черными глазами, наблюдала за ним, казалось, едва ли не с любованием; настолько, что Дуатентипет ежилась на своем месте от ревности и невозможности как-то высказать ее. Измучившись, она наконец склонилась к великой царице, шепотом попросив позволения удалиться. Тити отпустила приемную дочь нетерпеливым взмахом руки, похоже, забыв, что сама прежде позвала ее; и Дуатентипет была несказанно этому рада.
В своих покоях она сразу же прогнала служанок; те повиновались с распухшими от слез лицами и красными глазами, истолковав ее гнев как проявление скорби по почившему фараону. Отчасти они были даже правы: Дуатентипет не сомневалась в причастности дерзкой жрицы к этому страшному преступлению. Срывая с себя ненавистную траурную одежду и впиваясь взором в разлитый вокруг ночной мрак, царевна с трудом заставляла себя сдерживать крик. Она, эта женщина, в одночасье подчинившая своей воле весь двор и теперь взиравшая на все со спокойствием насытившей голод пустынной кобры – именно она, конечно, стала причиной смерти его величества!
Верховная жрица храма Нейт в Саисе, Нейтикерт – «Нейт Превосходная» – была в числе тех, к кому покойный владыка особенно благоволил в последние годы своей земной жизни. Немало служителей богов он приблизил к трону и предложил им бесчисленные дары и рабов, взамен желая молитв за себя и свое ежедневное и ежечасное благополучие – и жрецы, разумеется, не спешили отговаривать его от подобных порывов благочестия. Владыка Обеих земель почитал Амона; солнцеликого Ра, которого некоторые толкователи звали одним из его воплощений; священного сокола – Гора, покровителя всех фараонов; могущественного Осириса, хранителя тайн жизни и смерти, строгого судью загробного царства; поклонялся он и владычице Хатхор, ибо веселье и радость любви, даримые ею, были по душе старому фараону – настолько, что храму ее подносил он бесчисленные дары из священного камня бирюзы; и никогда не оставлял своим вниманием многих других богов. Но таинственная Нейт, изначальная и непостижимая прародительница всего сущего, сокрытая от самого взыскательного человеческого взора, не была никогда наделена особым вниманием правителя – ровно до того дня, как во дворце появилась новая верховная жрица этой богини.
Носившая имя своей владычицы и покровительницы, Нейтикерт и сама казалась словно бы ее живым воплощением: неприступная и царственная – даже на колени перед троном фараона она опустилась так, словно сделала это исключительно по собственному желанию, и лишь слегка склонила при этом на мгновение голову. Когда же после она заговорила своим глубоким, спокойным и достаточно низким голосом, владыка Та-Кемет мгновенно обратил на нее свой взор и не отрывал его больше ни на мгновение. Привычных славословий в речах Нейтикерт было немного, так что уставшие от них придворные также невольно оживились. Это было единственным, что царевна Дуатентипет смогла понять определенно – ибо, заверив фараона в неизменном расположении к нему его небесной матери Нейт, загадочная жрица сразу же заговорила о куда менее привычных на подобных празднествах вещах: положении городских ремесленников, мелких торговцев и каменщиков в Саисе и всей Западной Дельте, непрерывным потоком стекающихся к находящемуся в ее ведении храму. Обедневшие, лишившиеся пропитания из-за беззакония фараоновых чиновников на границах люди, сказала она с поклоном, ожидают милости от своего божественного правителя: если ему будет угодно обратить свой взор на них, несомненно, это избавит его верных подданных от великих невзгод.
Несомненно, упоминание о столь далеких от радостного вопросах было невероятной дерзостью; Дуатентипет, украдкой взглянув на великую царицу Тити, испуганно вздрогнула и сжалась перед ее похолодевшим от праведного негодования на омрачившую веселье жрицу взором. Никто не позволял Нейтикерт говорить что-либо, кроме прославлений фараона и пожеланий ему бесконечного благополучия – и ей, служительнице второстепенного культа, вовсе не дали бы слова в иное время; но было и нечто иное, то, что инстинктивно трепетавшая от страха царевна все же сумела смутно распознать сама и чему увидела подтверждение в глазах своей венценосной приемной матери. Верховная жрица Нейт была красива – и даже слишком, вызывающе, до неприличия легко затмевая собой усыпанных золотом с ног до головы жен и наложниц старого владыки. На самой Нейтикерт из украшений было лишь легкое сердоликовое ожерелье в три ряда и скреплявшие ее сложную прическу две литые стрелы из серебра – символ ее божественной покровительницы; но фараон, словно не замечая простого наряда, смотрел лишь в ее обведенные черной и золотой краской глаза, а затем сделал милостивый жест рукой, призывая ее говорить дальше – и в пиршественной зале мгновенно стихли все человеческие голоса.