Дальнейшее юная Дуатентипет помнила плохо – в голове у нее слишком шумело от страха перед великой царицей и выпитого холодного вина. Единственным, что она запомнила в том сумбуре, оказались загоревшиеся любопытством и восхищением глаза царевича Пентенефре; позабыв о том, что сам фараон заинтересовался диковинной девушкой, он не отводил от нее взгляда и улыбался приметно – будто за ним самим не следили одновременно с этим тщательнейшим образом многочисленные соглядатаи, коими полнился царский двор.
Все оказалось еще хуже: всего спустя пару дней Дуатентипет услышала от верной служанки Хекет – та не имела никаких причин лгать госпоже – что царевич Пентенефре собрался посетить храм Нейт в Мемфисе, при котором остановилась жрица Нейтикерт: посетить едва ли не тайно, в сопровождении одного слуги Кахотепа. Каким-либо образом помешать брату было не в ее власти; но сердце царевны жгла тоска столь невыносимая, что она даже осмелилась попросить у владычицы Тити позволения также отправиться в указанное святилище.
Божественная супруга фараона неодобрительно взглянула тогда на приемную дочь – уже давно назначив ее в жены собственному сыну и наследнику отца Рамзесу в своем сердце, она не могла не видеть истинных причин дерзости всегда робкой Дуатентипет; вдобавок, она всегда недолюбливала Пентенефре – из ревности к его матери, младшей царице Тии, и как главного соперника своего собственного отпрыска. Но Тити много лет провела в гареме и отлично знала, что слаще всего плод запретный и скрытый. Поджав аккуратно натертые кармином губы, она помолчала какое-то время, затем небрежно махнула рукой – посеребренные ногти ее сверкнули в отразившихся лучах солнца.
– Раз мое дитя так желает, разве я откажу? – звучным, певучим голосом, в котором порой проскальзывали совсем девичьи нотки – разумеется, когда того хотелось его обладательнице – промолвила она ласково. – Сразу после дневного сна я прикажу надежным стражникам сопроводить тебя в храм. Твой божественный отец и мой любимый супруг-повелитель – да будет он жив, невредим и здоров! – столь много времени уделяет служителям Нейт, что нам также надлежит следовать его примеру!
Дуатентипет поклонилась и поспешила удалиться, боясь, как бы великая царица не передумала. Позже, уже сидя в крытых златотканым льном носилках, мерно покачивавшихся на плечах рабов, она с тревогой думала о том, как бы брат не обиделся на нее за это самоуправство; но опасаться было нечего. Храм Нейт возвышался чуть поодаль от центра города – и в половину не такой величественный, как Опет Амона, где царевна бывала каждый год вовремя священных празднеств, однако при виде многочисленных посетителей Дуатентипет поняла, отчего Нейтикерт держалась перед ее отцом с таким достоинством. Казалось, здесь собрались нуждающиеся со всей столицы – быть может, так оно и было, ибо царевна мало разбиралась в таких вещах: многочисленные мелкие торговцы пищей и всякими мелочами; городская беднота, добывавшая себе кров и пищу наемным трудом по дням; простые каменщики, оставшиеся, по всей видимости, без работы; были тут и рабы и рабыни, почти полностью обнаженные, в износившихся лохмотьях – царевна краем уха слышала о многочисленных беглецах из полностью разорившихся хозяйств, осаждавших храмы в поисках убежища. Некоторые были с детьми; возле таких жрецы и жрицы храма Нейт останавливались чаще всего, пока разносили в толпе охлажденное пиво, ячменные лепешки и сушеные фрукты.
Как они совершали все это, царевна понимала с трудом: едва она покинула плотно забранный занавесками паланкин, у нее сразу же закружилась голова от жары и обилия многоразличных голосов. Стражники-меджаи, сопровождавшие Дуатентипет, разумеется, не позволили бы ни одному из оборванных попрошаек прикоснуться к ней; но она все равно невольно вздрагивала под плотной накидкой, идя сквозь толпу к храму, как только ловила на себе чей-то изумленный взгляд. Однажды чья-то темная рука, увитая сетью набрякших вен, потянулась было к стелившемуся за ней по земле вышитому краю платья – стражник мгновенно отбросил ее ногой, даже не потрудившись наклониться. Царевна хотела было остановиться, одернуть его и напомнить о снисходительности к другим, которую следовало бы проявлять в священном месте; но какое-то странное, неприятное чувство вдруг сдавило ей горло, почти лишив способности дышать – и она промолчала. Нечто иное, куда более важное сразу же привлекло внимание девушки.