Чоруг закончил читать и внимательно посмотрел на Таню.
– Хорошее стихотворение! – сказала она. – Сам перевел?
– Сам.
– Что ж, русский ты выучил на твердую пятерку. Пожалуй, я даже запишу твое стихотворение завтра, для истории!
– Завтра? – задумчиво произнес чоруг.
– Завтра. Ты не будешь против, если я завтра зайду?
– Конечно, нет, – горячо заверил Таню Эль-Сид. – Я оставлю дверь открытой!
Назавтра Таня вновь явилась на «Жгучий ветерок». В руках у нее был блокнот, а в голове блуждали гипотезы одна другой витиеватее.
«Вот, например, выброшенный за борт „дятел“. Эль-Сид утверждает, что „дятел“ тоже является внутренним органом джипса. Но, возможно, орган этот вовсе не внутренний, а внешний? Нечто вроде клюва? Или, может быть, совокупительный орган?»
К сожалению, на душе у нее было гадостно.
Несколько минут назад у нее состоялся короткий, но громкий разговор с Башкирцевым и компанией. Тане, по мнению коллег, не стоило вовлекаться в столь интенсивное общение с представителем малоизученной инопланетной цивилизации.
– Разве вы не знаете, дорогая наша Татьяна Ивановна, что контакты с инопланетянами, особенно в условиях изоляции от нормирующего воздействия общества, могут пагубно отразиться на психике? – вопрошал Таню Башкирцев своим скрипучим голосом кабинетного сухаря. – Кстати говоря, когда я учился в аспирантуре у профессора Сосюры, был у меня однокашник, Арсен, как раз чоругами занимался. Так он после двух лет работы в Наблюдательной Службе – выражаясь образно, но точно – свихнулся. Блеял, как овца! Увлекся гаданиями по мочке уха! Вызывал духов! Даже с женой развелся! Правда, она ему изменяла… И даже стихи начал сочинять на языке чоругов… Лечили-лечили Арсена, да так и не вылечили.
– Конечно, это довольно-таки безосновательные опасения, – ворчал в тон Башкирцеву Штейнгольц. – Но все же радиация… микроорганизмы… мало ли что у них там? Ведь, не забывай, «Жгучий ветерок» пережил катастрофу! Наивно надеяться на то, что ремонтные боты смогли восстановить все в первозданном виде!
– Таня, мне близок твой исследовательский азарт… Но, возможно, было бы лучше, если бы ты пригласила Эль-Сида к нам? В конце концов, у нас удобнее!
– К нам? Еще чего! – хмурился Нарзоев. – Да мне на него смотреть тошно! Не пойму, что Танька в нем вообще нашла! Чокнутый косморак с нуминозными закидонами!
Как Нарзоеву удалось овладеть словом «нуминозный», еще можно было представить – подслушал в спорах Башкирцева со Штейнгольцем, – но вот какой смысл он в него вкладывает, оставалось только догадываться.
– Знаете что? Идите вы все… К чертовой матери! – подвела итог дискуссии Таня, закупорилась в скафандре и была такова.
Эль-Сид не обманул – дверь стыковочного шлюза и впрямь оказалась открытой. «Добро пожаловать!» – поприветствовала она Таню голосом Эль-Сида.
У входа Таню ждали ее магнитные ботики. Она обулась и побрела в пилотский отсек, ожидая увидеть там чоруга, поглощенного поглощением новой информации («Я поглощен поглощением», – так говорил сам Эль-Сид). Однако Эль-Сида там не оказалось.
Таня зашла в Храм (таковые имелись на борту каждой чоругской посудины, и «Жгучий ветерок» не был исключением). А вдруг чоруг «общается с женой» или отправляет очередной архиважный ритуал?
Однако Храм выглядел покинутым и пустым, только в центре лучились кроваво-алым светом Две Волны – сакральный герб цивилизации чоругов. В пассажирский отсек – туда, где в рубиновом мраке заседали трупы погибших пассажиров «Ветерка» – Тане идти не хотелось. Однако, когда Эль-Сида не оказалось ни в транспортном, ни в техническом, Таня все же отважилась туда заглянуть.
Казалось, ничего не изменилось со вчерашнего дня. В густом красном мареве по-прежнему можно было рассмотреть четыре кресла и четыре поднятые «по-школьному» клешни.
Подавляя брезгливость, Таня покинула помещение. Трехлепестковая дверь-диафрагма бесшумно сошлась в бутон у нее за спиной.
«Да где же он? Может, спит?»
– Эль-Сид! – позвала Таня. – Хватит играть в прятки! Мы так не договаривались!
Однако Эль-Сид не отозвался. Таня возвратилась в пилотскую кабину и уселась на место чоруга. Приборные панели слева и справа от нее тотчас ожили, сенсоры на перчатке Таниного скафандра ощутили и отдали в ладонь волну мелких вибраций, которые посылала динамическая подсистема интерфейса (чоруги в отличие от людей обожали «кинетическое чтение»), перед глазами закопошились умные экранные морские звезды и прочие голотурии.
«Ну куда в принципе он мог подеваться? Может, решил размять хитиновые косточки в открытом космосе? Нацепил скафандр и фигуряет сейчас вокруг, считает звезды? Чинит что-нибудь? Или просто задумал меня напугать? Вот сейчас постучит в иллюминатор с той стороны разводным ключом – дескать, „ку-ку, а вот и я“?»
Но минуты шли, а Эль-Сид себя не обнаруживал.
Со скуки Таня принялась искать планшет Шульги. На прежнем месте его не было. В ящиках, где у Эль-Сида хранились «важные неважные вещи», – тоже. «Наверное, спрятал его на случай, если явится кто-то из наших», – решила Таня.
Во время этих разысканий она нашла ящик с пирожками ум-ме-дед, похожими на желтые теннисные мячи. Начинкой пирожкам служил сок черной дыни – соленая дурнопахнущая жидкость. Этим соком чоруги питались, а желтой ворсистой оболочкой прочищали кишечник через час после еды. Среди пирожков обнаружился пол-литровый пакет земного шоколадного молока. Как сказала бы Тамила, «совершенно ничейный пакетик».
Даже не взглянув на дату упаковки (а зря! молоку на днях исполнилось двадцать шесть лет!), Таня подсоединила пакет к «поилке» своего скафандра и с жадностью его опустошила.
На пакете были изображены четыре озорных дошкольника, ползающих на четвереньках по полу и, как выяснялось при ближайшем рассмотрении, сообща рисующих фломастерами нечто вроде звездолета.
Маленькие художники, каждый из которых был, помимо фломастера, вооружен таким же пакетом молока, какой Таня держала в руках, казались такими милыми, такими своими, что она растроганно улыбнулась.
«Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж», – вспомнилось ей из далекого детства.
– Четыре черненьких… чумазеньких… чертенка… – повторила она вслух.
Как вдруг в ее мозгу протуберанцем полыхнула нежданная догадка.
«Четверо! Их было четверо в пассажирском отсеке! Господи боже мой!» – подумала Таня, холодея.
Сердце бешено стучало в груди – Таня, как могла быстро, шла в салон. Чавкали магнитные ботики. Жутковатую гипотезу, на которую натолкнула ее картинка на пакете, надлежало немедленно проверить.
Вот и он: черно-красный пассажирский отсек. А вот и мертвые чоруги в креслах, со стеклянными сферами на коленях.
«Да-да… Четыре… А вчера трупов в креслах было сколько? Три! Значит, четвертый… Получается, что четвертый… Четвертый – Эль-Сид?»
Она все-таки сумела превозмочь брезгливость и приблизилась к сидящим.
Включила фонарик – чтобы не ошибиться.
Да. Все верно. В четвертом кресле, пустовавшем еще вчера, чинно восседал Эль-Сид. На коленях у него покоился массивный стеклянный шар.
«Стеклянный шар в погребальных ритуалах чоругов символизирует способность ощущать мир живого как целостность, которую чоруги приписывают мертвым. Чоруги полагают, что созерцание шара, причудливо преломляющего свет, должно помочь душе умершего настроиться на созерцание внутреннего света, который приведет его к искуплению и новой, более удачной реинкарнации…» – вспомнилось Тане из курса ксенопсихологии.
«Теперь все встало на свои места. И мозаика… И все эти намеки… И стихи… Кто же знал, что, говоря о близости своей смерти, он имел в виду буквально следующий день?» – скорбно вздохнула Таня, не отрывая взгляд от тела умершего друга.
Сердце Тани разрывалось от печали. Но она не заплакала. Может быть, просто разучилась?
Она громко сказала «у-шеш!», что на языке чоругов означает «прощай», и поплелась домой, на «Счастливый»…