– Хотите хереса?
Херес Таня не переносила, что называется, органически. От одного запаха хересовой плесени ее начинало тошнить. Но даже если бы это было ее любимое «Алазани», Таня все равно отказалась бы.
Ведь концерт! Ведь девятый ряд! И вообще… Эту нехитрую мысль она попыталась донести и до своего соседа.
– Плевать! Условности – удел рабов! Мы диктуем свои правила! Свободны выбирать! Мы сами делатели своих манер! Художники судьбы! – экспрессивно зашипел в ответ господин.
Таня из вежливости кивнула. События последних двух месяцев убедительно показали ей всесильность судьбы и всю наивность попыток в ней по-настоящему хозяйствовать.
Однако спорить с господином она не стала. Тем более что на сцене… пошел золотой дождь.
По мысли режиссера, золотые осадки должны были выражать нахлынувшее на героев упоение пробужденным чувством.
Он и Она стояли на авансцене вполоборота и шарили друг по другу руками. С блаженно-удивленным видом наблюдали они за тем, как их одежда и волосы становились мокрыми, жирными, блестящими. В свете раздухарившихся прожекторов – рубиново-красных и слепяще-белых, что рыскали теперь кругом, в том числе и по залу – блестели изрядные лужи цвета самого популярного из драгметаллов. Оркестр бросился в оголтелое крещендо. Зал взорвался аплодисментами.
– Режиссер – гений! – прочувствованно прошептал господин в кашемировом пиджаке. – Великий, великий Ричард!
В антракте между вторым и третьим действиями Таня узнала, что господин в кашемировом пиджаке и режиссер (Великий Ричард) – одно и то же лицо.
– Эх, Танька-Танька… Если бы ты могла взглянуть на ситуацию моими глазами! Хотя… зачем тебе это? Смотри своими! Озорными! Никого не слушай! У молодости своя правда! Нам, старичкам, только завидовать… – разглагольствовал Ричард Пушкин.
Они сидели в буфете, жевали засахаренные ананасы и запивали их муромским пивом «Медовое» (выбор спиртного в буфете был ограничен двумя позициями – от водки «Кремлевские звезды» Таня отказалась).
На третье действие они, конечно, не пошли. Ричард предложил «предоставить влюбленных друг другу», а Таня почему-то согласилась. Почему? Наверное, просто обрадовалась возможности пообщаться с кем-то, не имеющим прямого отношения к армии, войне, искусственным солнцам Города Полковников.
Ричард Пушкин говорил много и сумбурно. О тяготах перехода по Х-матрице (как будто Тане они были неведомы!). О хлопотном и ответственном режиссерском ремесле: «Тебя слушают миллионы… а получаешь ты как какой-то, прости господи, полковник!» О том, как туго приходится во время войны актерскому сословию: «Все льготы на турпутевки отменили!»
Случалось, без всякого перехода Ричард принимался хвалить своего сына, «славного парня» и «отменного звездолетчика», который, по его уверениям, как раз находился «на передовой». Или так же внезапно принимался хулить свою жену Елену («Гадкая девчонка! Гадкая, развратная девчонка!»).
А потом он вдруг как-то сник, размяк, словно бы даже уменьшился в размерах. Глаза режиссера подернула мутная пелена. Таня встревожилась. Может быть, плохо с сердцем? Нужен доктор?
– Что ты! Искусство – вот мой доктор! Вдохновение! Божественный экстаз! Поток энергии, который проходит через тебя! Заставляет трепетать! Вибрировать! – Глаза Ричарда на минуту вспыхнули. Впрочем, тут же погасли. – Но кому оно сейчас нужно? Военные… Перекрыли кислород… Зарубили мою «Аннушку»…
– Какую Аннушку? – встревоженно поинтересовалась Таня. Слово «зарубили» ассоциировалось у нее исключительно с невеселой прозой Достоевского.
– Да это «Анну Каренину» я так зову, «Аннушкой»… А ведь все было уже почти готово! Ерунда осталась! И – бац! Все! Вот и ездим теперь по всему космосу… С этим… Старьем… Как цыгане… Да меня, милая моя Танька, мама с папой зачали в гримерной, когда на сцене шел «С легким паром!». Этот же самый! Эх…
– Скажите, а почему людей так мало? Потому что мюзикл старый, да? И всем надоел? – робко поинтересовалась Таня.
Величавое лицо Ричарда сделалось обиженным.
– Надоел? Смеешься! Для простых людей, ну… военных всяких, трудящихся… «старый» значит «хороший»! Даже если это, ха-ха, и неправда! Классика – это высшая проба! Нашего брата кормит! Веками! Тем более когда классику осмысляют по-современному. – Ричард Пушкин самодовольно приосанился. – А людей в зале мало потому, что у них, у звездолетчиков этих, – Ричард перешел на полушепот, – наступление!
– Наступление?
– Решительное! Но, – тут Ричард Пушкин воздел палец в потолок, – это военная тайна. Считай, что я тебе ничего не говорил!
– Ну…
Таня задумалась. «Если то, что он сказал, – правда, это многое объясняет. Теперь понятно, отчего все такие скованные, скупые на улыбки. Ведь где-то там гибнут люди! Тысячи людей! Или даже десятки тысяч!»
– Может быть, в эти минуты решается наша судьба! – подхватил Ричард Пушкин. – Наша с тобой, Танька! И нашего Отечества!
Таня кивнула. Ей показалось, что режиссер немного переигрывает. По крайней мере для человека, по-настоящему озабоченного обстановкой на фронте, он изъяснялся слишком выспренно.
Ричард Пушкин налил ей еще пива.
Засахаренные ананасы кончились.
Третье действие – тоже.
К буфетной стойке подошла… одетая в бордовое велюровое платье до пят медсестра Галина Марковна. На ее массивной груди поблескивало ожерелье из фальшивого жемчуга. Таню она, конечно, не узнала.
– А вот еще одна тайна! Хочешь? – Ричард Пушкин дернул Таню за рукав джинсовой куртки и, не дожидаясь ее реакции, продолжил: – Если все будет хорошо… Если наши выстоят… В общем, восемнадцатого числа мы снова даем «С легким паром!». И, я тебя уверяю, на этот раз зал будет полон! Полон, Танька! Полон!
– Но мне едва ли во второй раз дадут бесплатные билеты, – промямлила Таня.
– Мелочи! Тебе ли теперь, после знакомства со мной, Ричардом Пушкиным, думать о билетах?! Вот, держи! – Режиссер извлек из внутреннего кармана кашемирового пиджака распухший от мелких купюр кожаный бумажник, выудил из него серебристо-черную карточку с магнитным окошком и протянул ее Тане.
– Что это?
– Пропуск! С ним можно даже за кулисы! Даже в женскую душевую! – Ричард Пушкин хохотнул, как показалось Тане, похабно. – Покажешь на входе эту штуку – и зеленая улица! Никакие билеты не нужны!
– Спасибо…
– Да это ерунда! Никаких спасибо! За что? Вот я тебя бы еще в массовке попробовал, Танька! Такие красавицы, как ты… У-у! Какой профиль, какие глаза… Люди должны это видеть! Здесь главное начать… А дальше – горизонты! Слава! Деньги! Восхищенные взгляды! В общем, попробоваться надо! Как думаешь?
– Честно говоря, я никогда…
– Предрассудки, Танька! Нужно пробовать! Нужно искать свое место под солнцем! Кстати, ты где живешь?
– Я еще не выписалась из госпиталя, – соврала Таня. – Поэтому пока нигде!
– А-а… Госпиталь… Ранение? Впрочем, постой… Какое ранение? Ты же этот… педагог? Тогда давай я к тебе завтра в госпиталь подскочу, а?
– Туда нельзя. Я в инфекционном боксе…
– Ах, ну да, ты же говорила, что санитарка… Ну тогда ты ко мне сама завтра забегай… У меня в номере припасен отличный армянский коньяк, Леське одна бездарность подарила… Ты ведь говорила, что любишь коньяк? Не говорила? Не помню уже… Ну так как тебе предложение?
– Если смогу…
– К черту! Завтра утрясем детали! А сейчас – сейчас предлагаю тебе, Танька, к нам, в актерский круг! Милости просим! Отпразднуем премьеру! Лейся песня, так сказать! – Ричард Пушкин положил руку на Танино плечо и подмигнул.
– Я бы с радостью… Но мне пора…
– Как это – «пора»? – Лучистая, царственная приветливость Ричарда Пушкина вмиг улетучилась.
Лицо режиссера приняло задиристо-разочарованное выражение. Он стал похож на голодного льва, из-под носа которого только что увели сочную антилопью ногу. Впрочем, Таня уже догадалась: Ричард Пушкин принадлежит к породе мужчин, привыкших считать себя неотразимыми и воспринимающих каждое женское «нет» как личное оскорбление. Таня вдруг ощутила прилив христианского сострадания к своему новому приятелю – такому одышливому и такому по-детски наивному, несмотря на свои недетские годы.