И вот она, очередная «пара» в обществе тридцати студентов и красавицы Марины. Долгие, мучительные «час двадцать» самоистязания и сердечных стенаний. Марина, как всегда, за первой партой прямо по центру. Никита, как обычно, не успел занять место поближе к героине своих грез. Сидит, смотрит на нее, лекцию не слушает, будто уши ватой набиты. Ну, сколько же можно все это терпеть? Как же заставить ее полюбить? «Заставить» - это слово юноше не нравилось, но оно постоянно крутилось в его голове.
Неожиданно, стекла в аудитории задрожали от громкого сигнала городской сирены МЧС. Что это? Война? Воздушная атака? В наше время? Студенты повыскакивали со своих мест и ринулись к выходу. Никита сомневался, что они так уж сильно испугались. Скорее всего, решили воспользоваться возможностью удрать с лекции, полагая, что это учебная тревога. Но строгий преподаватель Эдуард Максимович отреагировал моментально и приказал всем занять свои места и не выходить из аудитории до его возвращения. Как только он удалился, чтобы выяснять всю возможную серьезность ситуации, в аудитории загудело. Все тридцать с небольшим студентов принялись обсуждать друг с другом горячую новость. Никита слышал разные варианты объяснения прозвучавшей сирены. Кто-то кричал, что это просто учебная тревога, кто-то утверждал, что на нас напали Американцы. Вова Шенкевич растянул во весь рот глупую улыбку и предположил, что на людей напали инопланетяне. Спор был прерван еще одним сигналом надвигавшейся опасности. Тот был настолько сильным, что некоторым студентам пришлось закрыть уши руками. Шенкевич уже не смеялся, он тихо сидел за партой и, быстро перебирая большим пальцем, набирал номер родителей на своем Nokia. Его примеру последовали все без исключения. Никита наблюдал за поведением Марины. Она была на удивление спокойна. Говорила по телефону с кем-то из близких и даже чуть улыбнулась в конце разговора. По-видимому, родные, как могли ее успокаивали и говорили, что все будет хорошо, что ее любят и ждут домой сразу, как только их отпустит Эдуард Максимович. Сигнал прозвучал в третий раз. В коридоре за дверью послышались чьи-то крики и топот множества ног. Люди куда-то бежали, сломя голову, или от чего-то бежали. Тут и не поймешь толком.
- Может и нам, а? – Вова оглядел аудиторию. Ответить ему никто не решился. Страх в этом зале пробежал по спине каждого, он сковывал, связывал по рукам и ногам. Никита все еще смотрел на Марину, глаза ее были широко раскрыты, ей явно тоже было страшно. Она растерянно смотрела то на одного, то на другого однокурсника, нигде не находя и намека на хоть какую-то поддержку. Может, стоило подойти к ней? Постараться успокоить? Возможно, сейчас настал тот самый шанс, которого он ждал? А что он ей скажет? Что все будет хорошо? А будет? В любом случае, и себя занять хоть чем-нибудь было просто необходимо. Не сидеть же тут, как вросшему в этот чертов стул? Он начал медленно подниматься из-за своего места. За дверью стихало. Одинокий топот запоздало пронесся по коридору. И воцарилась окончательная, бесповоротная тишина. Студенты погрузились в нее с головой, каждый на своем месте, каждый в своих мыслях. Никита был готов поклясться, что любое резкое движение может заставить кого-нибудь немедля выпрыгнуть из окна. Он почти бесшумно, аккуратно прокрался мимо своих товарищей. Еще пара шагов и цель будет достигнута. Марина, как в прочем и всегда, не обратила на крадущегося к ней юношу никакого внимания. Она сжимала трясущейся рукой свой маленький розовый телефон и неотрывно смотрела в сторону двери. Никита проследовал за ее взглядом и прислушался. Где-то далеко, тишину нарушали чуть слышные шаги. Медленные, шаркающие, они становились все ближе и ближе. За дверным стеклом промелькнула чья-то тень. Она не задерживаясь проскользила мимо двери дальше по коридору. В этот момент, казалось, все затаили дыхание. По крайней мере, Никита мог поручиться в этом за себя самого. Он и после не решался вдохнуть спертый воздух аудитории, пока Шенкевич, его не окликнул, выводя тем самым из странного и какого-то мутного состояния.
- Ник! Может, пойдем? Все пойдем! Слышите?
Удаляющиеся звуки шагов мгновенно стихли. Кто-то остановился по ту сторону стены, похоже, отреагировав на голос Шенкевича. Спустя секунду, человек или, что там еще было, стал возвращаться к двери. За стеклом показался овал чьей-то головы. Оно не было прозрачным, сепиевая вставка, для красоты. Хотя, о какой уж тут красоте можно было вести речь? Аудитория, как аудитория. Дверь, как дверь. Стекло, млять, как стекло. Дверь чуть скрипнула, отворившись, и в зал буквально ввалился Эдуард Максимович. Лицо его, казалось, искажала ужасная рвущая боль. Одна нога была вывихнута в ступне, он шаркал ребром ботинка, оглядывая аудиторию страшными побелевшими зрачками. Вова медленно встал. Его рот был открыт от неожиданности и ... да, проще сказать, он оторопел! Все в аудитории оторопели! Не веря собственным глазам, Шинкевич попытался заговорить. У него это получилось, хотя и с некоторыми запинками. Будто тот уж лет десять хранил обет молчания, и вот, наконец, решился его нарушить.
- Э-эдуард Мак-ксимович! Мы Вас уже за-аждались! Что происх-ходит? Куда все уб-бежали? Вы что-нибудь узнали?
Преподаватель хранил молчание. Он медленно двинулся в сторону первой парты по центру, как раз той самой, за которой сидела бледная и испуганная Марина. Никита стоял чуть позади и краем глаза видел, как сильно дрожали ее плечи. Он не мог заставить себя сдвинуться с места - увиденное не укладывалось в голове. Ему страшно хотелось проснуться, оглядеть свою небольшую уютную спальню и тяжело выдохнуть заветную фразу, что все происходящее вокруг всего лишь дурной сон. Что все будет хорошо, и никогда уже не будет плохо. По крайней мере, ТАК плохо! Эдуард Максимович подошел к парте вплотную, чуть не лег на нее животом, и посмотрел на Марину не моргающим и ... по настоящему мертвым взглядом. Его рот чуть раскрылся, разрывая воздух страшным, нечеловеческим утробным рыком. В следующее мгновение, Никита, явно теряя рассудок, смотрел за тем, как Эдуард Максимович хватает скрюченными руками Марину за волосы, подтягивает к себе и с силой впивается зубами в ее побледневшую щеку. Крик, преисполненный боли и страха, привел юношу в чувства. Он бросился к девушке, схватил преподавателя за воротник клетчатой рубашки и со всей силы потянул на себя. С треском рубашка порвалась и вырвавшийся, словно голодный пес с привязи, преподаватель бросился на сидящих парней соседней парты. Их крики и мертвого были способны разбудить. Как бы странно и, в то же время, актуально это не прозвучало. Несколько секунд замешательства, крик, шум, еще пара секунд и аудитория осталась совершенно пуста. В ней остался лишь Никита, Эдуард Максимович, противно чавкающий над своей жертвой возле парты, и еще один паренек, сидящий на ступеньках и дикими округленными глазами взирающий на того, как пожирают его друга. И, конечно же, уже мертвая девочка – несбывная мечта печального романтика. Ну что, Шекспир? Как тебе понравится ТАКОЙ финал? А? Все еще считаешь, что нет повести печальнее на свете? Щеки Никиты были мокры от горьких горячих слез.
На преподавательском столе лежала тяжелая железная указка, явно оставшаяся еще с советских времен. Когда студенты перебивали Эдуарда Максимовича своей болтовней, он любил хорошенько припечатать этой указкой по краю стола. Тяжелый глухой стук пробуждал-таки в болтунах жажду к знаниям, хотя и ненадолго. Потому, концы преподавательского стола были испещрены множеством зазубрин. Ребята даже пытались сосчитать, сколько же раз в этой аудитории старого препода выводили из себя? Так и не смогли, уж больно много ... да и запутано там все. Больше ста, короче.
Никита схватил указку и со всего размаху вонзил ее острым концом в глаз ... слетевшего с катушек преподавателя-людоеда – что хоть и ужасно дико звучало и больше походило на название малобюджетного американского ужастика, как никогда подходило к этому отвратительному существу, с размазанной по лицу кровью и набитым человеческим мясом ртом. Тело Эдуарда Максимовича обмякло на полу, не подавая больше признаков жизни.