– Помолчи, пожалуйста, – слишком неласково пролепетала в мою сторону Ольга.
Филя оторопело положил автомат. Две сигареты сразу оказалось у него во рту.
– Как я хочу курить. Может, со мною поделишься, служивый, – перешла в свое бабье наступление Ольга. Филя не устоял. Обе сигареты немедленно пересосала в свой рот Чаровная. Струйка дыма ударила Филе в рыло...
И тут я только заметил, как Фунякин хочет ее. Но это уже не входило в мои собственные желания и поэтому отрезвило меня... Такая цена развязанных рук во Флеминге оказалась вдруг не по мне. Теперь уже оба мужика готовы были стоять на своем...
– Какие же мудаки и за что? – трезвым голосом оценила ситуацию Ольга.
– Фунякин, – резко оторвав свое страстное тело от бойца, неожиданно в тишине услышал я голос Ольги... – Посмотри на этого остолопа. Он ведь безбожно пьян, но, к сожалению, он – моя самая большая слабость, хотя и самая большая ошибка... – Мой мужчина, без чина...
Она подошла ко мне, обняла меня за талию, и вдруг на прогибе талии я почувствовал холодный металл. Это было не что иное, как автомат, который она так и не смогла передать мне в руки, ибо, как истинная амазонка, просто не смогла бы никогда этого сделать. Она взяла контроль над ситуацией в свои руки. Это был ее подвиг.
– Вот теперь я тебя, Фунякин, золотко, пристрелю! – беззлобно и даже вяло проговорила она...
– Так это же, Иванович, самая настоящая мыльная оперетка, – от души захохотала на подиуме событий Джуди. – Сначала пристрелю, а потом ты всех их поженишь по новой украинской конституции, впервые допустившей настоящую полигамию. Любой украинский мужчина может взять в жены любую украинскую женщинку.
А она у тебя, автора, женщинка ничего себе, вроде как настоящая: оба олуха за нею потянутся – и твой горе-Иванович, и твой тупо обустроенный красный боец комендатуры нерегулярного Времени товарищ Фунякин.
Лично я, даже и на сцене не простила бы тебе подобным образом со мной воевать! Ну, наехали одним на других, ну где-то в этой области пошел разговор: ну нехороший он, ну с душком. Ну и пусть...
Ты – автор. Вот и развяжи им, пожалуйста, руки. Я прошу тебя, чтобы эту просьбу ты достаточно хорошо осознал. А то мы уже надрались с тобой, и теперь уже никто не в состоянии понимать всей совокупности во мне духовного и материального. Вон и ты прошлую сценку зачем-то так обостренно засексопилил... Зря только время потратил на всю эту оперетку на либретном ходу!..
– Ты зачем это, Мордехай, на автора смотришь. Это ему там со своей пацанкой легко нас с тобой, сплошняком выдуманных, пронаблюдать. А Фунякин, тот наблюдать не станет. Ты бы ему рученьки чем пока завязал, пока он еще под дулом стоит и лозунгами в нас не швыряется...
– А что, я сейчас вам, блин, скажу! Так здесь до вас теперича и с израэлитом случилось. Он тоже мужиком ловкеньким оказался. Дедуня его еще когда-то был комиссаром. Тоже орать на меня стал да той дурной винтовкой размахивать, даже сдуру дыр во мне запросто набурил.
Да только зря набузил. Дыры те затянулись, ибо пули здесь иновременные вроде как вне закона. Стрелять стреляют, а только Душу к Богу не шлют. Ибо нету здесь Бога на таких вот как вы, зато у меня при себе целый арсенал гранат времени, осколочных...
Так что, как человек подмандатный, я теперь вам самое последнее слово скажу: ану, курвы, ложись! – и Фунякин швырнул в нас окаянной гранатой времени... Ольги ответные выстрелы были ему по финту...
Последнее, что торопливо успела прихватить с собой полуобнаженная и страшно амазонистая по судьбе Ольга, оказалось даже не обоймой, а поясом целомудрия, который она, кажется, вовремя успела надеть на себя и пристегнуть на все страховочные петельки, кнопки и молнии, ибо вынесло нас и выбросило в четырехмоторный, падающий на бреющем где-то над Хандагаром.
Мы вдруг оба оказались в огромном прохладном салоне формы продавленного полумонокока, в котором я сразу признал нечто напоминающее самолет транспортной авиации времен афганской войны...
– Вот мы и вляпались, проказливая моя. Здесь тебе и твоя М-5-тка не больно поможет. Во-первых...
– Отставить!.. – приказал мне человек в летном шлеме, сидящий на длинном ящике серого цвета. – Ни во-первых, ни во-вторых на борт авиалайнера вас не брали... Или у меня уже галюны от употребления спирто-глицериновой противообледенительной смеси пошли...
– Все еще помню, как комбат-батяня матом меня передполетным в три короба крыл, а дальше, как отключило. Дали команду оседлать четырехмотор и подняться, не отвечая на запросы ни своих, ни чужих.