Правда, с “духами” проще: те вопросов не задают, у них один запрос – “Стингера”. На трех уже нарвались, но то ли “духи” обкурились, то ли мы Б-гом авиации меченые. Третьим выстрелом только и пробило левый крайний мотор.
А мне: ори – не ори. Между мной и экипажем бронестеклобетон. Глухо как в танке. Им теперь плевать на то, что здесь у меня, как мне – на то, что у них...
Правда, мне-то не наплевать. Вон оно: галюны со страху пошли – ты глянь, ядрина герластая вроде передо мной здесь задницей вертит, а выстрелю в нее – комбат-батяня помрет, а мне дело пришьют, если только до своих дотянем…
– Ой, в иллюминаторы горы, горы... Ой, нет, мальчики! Там под нами салют. Ой, какой красивый, только какой-то одноразовый и по цвету, как белым мечом по воздуху будто кто размахнулся...
– Размахнулся, говоришь?.. Хоть не под брюхо самолету идет? А то у твоего очкарика по брюкам, чувствую, вот-вот побежит... Понимает твой очкарик, герластая, что это “Стингер” по нашу душу летит...
– Вот так всегда с тобой, Мордехай, – зло окрысилась Ольга. – Невезучий ты!..
– Это уж точно, – рассмеялся неожиданно бортмеханик. – Невезучий он у тебя. При бабенке с такими ногами и туда же?!
– А собственно, куда мы попали? – вежливо попытался спросить бортмеханика я, чтобы как-то привыкнуть к столь неожиданной перемене...
– Капитан войск славного ПВО странной Страны Советов Владимир Шандарев! С кем имею честь?
– Шмок Мордехай Иванович, экс-учитель, санитар собственной матери и эта молодая особа Чаровная Ольга, в прошлом – ученица моя.
– Врет он все, Вовик, мужик он мой – Мордехай. Семерых сдуру ему родила. Сейчас восьмым хожу...
– Да он у тебя ухарь, если только по бабьему делу. Но тут вы всю свою семейную канитель вместе со мной и закончите, как только фуганем нечто с этого ящичка.
– А когда фуговать будем? – озорно любопытствует Ольга, начинает кокетничать перед ПВОшным Владимиром. Владимир ей нравится. К тому же сам уже мужик сладко тает...
– Все равно, Оленька, погибать. Так дай-ка хоть тебя обниму.
Мордехай Иванович твой и взревновать не успеет, как всех нас к едрене фене рванет. Ибо все мы здесь по заданию партии и правительства, а также генеральствующих мудаков есть самые обыкновенные люди-мишени. Вот потому нас и улупит. Но за минуту до того, как нас здесь улупит, мы должны их в ответ улупить. Если только успеем...
– А вдруг не успеем! – пугается страшно Ольга и протягивает Владимиру сигарету. – Перекури хоть, служивый. Как раз по сигаретке тебе и мне получается. У мерзавца Фунякина отгребла. Мордехаю, звыняйте, – фик! Он, простофиля, Фунякину еще двенадцать штук на шармака так вот просто срыгнул.
– С очкариками всегда так, родимая... И как ты только на него полагалась?
– Доверчивая я. Мне бы лишь бы только мужчинку, как тут же все зацепы теряю. Ой, блин, не снимается. Будь бы он трижды неладен. Да подсоби же, потому что это штука хитрющая. Фунякин ее поясом целомудренным называл.
– Ну, это мы мигом, пока не шандарахнуло. А вот как шандорахнет. А ты, Мордехай, займись ответственным делом: коробчонку серую посторожи. В ней, родимой, наша “Серна” лежит. На нее все разведки мира в охоте. А по-нашему – груз там-сям “шестьсот”...
– Как только врежет... – он возится с замками и продолжает Ольгу грузить.
– На нее, родимую, подпружинь, родненькая, одна только надега. Вот, блин, не снимается. И даже приспустить до притулу нельзя. Как только врежет – достанется и вашим, и нашим...
– А что, “Серна”, девушка какая железная?!
– Бабушка моя термоядерная. А ну-ка, Иванович, рассупонь свою бабу, коли сам до нее интерес потерял, потому что на кнопках надписи понимаю, но с толком не все.
Future – будущее...
Bar – бар, наливай что-ли...
Fleming – это вроде фламинго...
– Вот Флеминга нам больше не надо, – сердится Ольга. – Там сейчас какая-то мышиная возня. Я бы сейчас в бар бы наведалась...
– Ради Бога, только не в бар. Меня еще по головушке только табуреткой не гладили, – взмолился я перед Ольгой и Вовкой.
– Ладно, кончай базарить, где тут кнопка: For fuck? Кнопки такой здесь не вижу, так что надо смотаться, Лидия, тебе срочно в будущее и прихватить оттудова автоген, иначе твоих непотных и незатейливых трусиков нам не снять.