Галаша-старший просто успел сносить за год эти ботинки во времени Флеминга, пока на этой земле мучительно и медленно умирало его облученное и испеченное радиозолями тело.
Туда же так и не перебралась моя мать, остающаяся все еще при сознании, цепко застрявшая между регулярным временем и каверной Флеминга на своей пластико-никелированной модерновой инвалидной колясочке в спазме обширного правостороннего паралича.
“Нога косит, рука каши просит”, – четвертый год шутят земные врачи, обученные сложнейшим диагностикам, но потерявшие самые малейшие связующие с лечением мниможивущих и перетекших во время Флеминга.
Нельзя судить перебежчиков. Санатории наших душ просто ужасны. И прежде чем допускать нынешних эскулапов к врачебной практике срочно требуется санировать души самих лекарей.
Пока же каждый спасается в одиночку. В зоне Флеминга или где-нибудь рядом, если в реальности он не принят либо доведен до вымирания. Слава Б-гу, что только хрупкая часть мозга матери навсегда отошла в зону Флеминга и стала для нее как бы всегдашним Зазеркальем, из которого она смотрит на себя с ужасом.
Что с нею сделали все мы, поднявшие на щит мирный атом по приказу, естественно, очередных недо-Вождей...
“Прошлое – это то, что было с нами в нашей жизни.” – Упрямо пишет мне Татика. Я с ней согласен.
Смею смело заверить тебя, малыш, в нашей!..
Бар “У блудного сына” открыла “под себя” отставная да бывшая совково-партийная районная номенклатура. Ее участие в делах бизнесовых видны разнообразно и тупо: как по ценам, так по помпезности... Но главное, что сработали тему отлажено: включили счетчик до четырех утра и забыли, кто и из какого времени выпал спиртоносное логово “Блудного сына” от какой-такой лоховой матери и на каком-таком катере доехавши, доплывши до ручки. В таком состоянии посетителям привычно плевать, в каком они времени, и на что эта преисподняя им содеяна. Существует и будя!
А был содеян бар по инерции. По тупой, привычной, аппаратной инерции, которая на три терции менее звездна, чем планида предприимчивых частных коммерсантов, но на четыре терции прочнее любого самого дешевого окрестного бара.
Тут тебе и бар, и судьбоубежище, и судьбоубоище, наконец. На самый худой конец, толщиной в тонкий шнурок. Иной бы просто взял да повесился, ан нет, бар таких же жизненных развалин из вчерашних. А вместе, на сцепке, они сами способны повесить всякого и не засмеяться. Так было, так есмь, так будет. А посему публика здесь не пойдет на убыль, как это происходит в баре ликвидаторов год за годом, из месяца в месяц, изо дня в день…
Правда оба бара провинциальны, а значит – похожи одним интереснейшим обстоятельством – широчайшей против совкового времени оптовой торговлей. Весь фокус здесь вот в чем: все новые украинцы от нефти и сахара, извести и чехони, бензина и баструмы нажираются оптом и втихаря. Куда тише чем во времена совкового “сухого” законодательства.
Ибо для них главное, до времени переезда в вольготные специально отстроенные в столице районы для наворовавшихся, и может быть до времени наиглавнейшее – не светится по месту жительства.
Ибо еще сегодня запросто по месту жительства их могут тупо урекать, вроде бы простые себе да безобидные до времени вечернего озлобления беспортошно-безработные юнцы, рано уставшие от социального беспредела…
В то самое время, когда наши с Ольгой озорники-”дубордисты” страстно и весело переплетают свои детские ноги, в бар заходит посыльная секс-девочка малолетка за десятью очередными литрами холодного элитного пива, которое и выносит в изящной канисторке, неся во второй руке, в противовес первой, три короба королевской пицы с грибами и курицей на закуску.
– Пиццы сегодня в ассортименте нет, – вяло говорит молодая женщина-бармен в откровенно пионерских шортиках цементного цвета. Сама же она не из времени великих цементных строек, а из перестроечного райкома, где за сегодняшнее свое место отплатила нынешней, сплошь недавно комсомольской номенклатуре сполна услужливым саунным андеграундом: лечь, встать, не пищать...
– Пиццу ищите в баре на Закревского. Система наша, но наших там меньше. В притрамвайно-заводском районе наши не обитают…
Наши – это вся троещинская элита, впрочем, помесь военщины и деревенщины, спущенная в Киев по особой разнарядке со всех ракетных полигонов Совка, и со всех слабозависимых от отсутствия в ассортименте пива, пицы и колбасы сел, где во всегдашней цене упруго-разбитное женское тело, сало и самогон, браконьерство рыбной ловли и дичи, ведущей национально-построенческий принцип, рожденный еще в двадцатые, во времена нэпа.