Эрвин Штритматтер
Время на размышление
— Не остановить реку жизни; сегодня мы не те, что были вчера, и завтрашнее солнце застанет нас уже не теми, что мы сегодня. — Монтер продолжал свои поиски. В коридоре воздух стоял неподвижно. Ему стало жарко, и он снял свою синюю фуражку. Речники носят такие. Лицо его покрыто загаром, но плешь, прятавшаяся под фуражкой, по-зимнему бела. А эти уши с отмороженными краями — где-то я их уже видел.
— На заседаниях в райсовете, — подтвердил монтер.
И тут я вспомнил: когда-то этот человек был знаменитым предкооператива, об успехах которого трубили газеты. Звали его Кинаст.
Меня заинтересовало, почему он стал электромонтером. Он колебался: долго рассказывать, да и стоить это будет по другому тарифу. Но я привык платить за свое любопытство. Это прозвучало убедительно. Он улыбнулся. Улыбка из-за тридевяти земель; его мясистый нос засел между щек, как пень посреди просеки.
— Предкооператива — уж и не помню, когда это было. Кооператив был тогда маленький, бедный, и председатель средней руки — рост метр шестьдесят, сапоги сорок первого размера были для него в самый раз.
Потом на мое место прислали молодого кооператора с юга; Гланте зовут его, коли вам интересно знать. До этого Гланте изучал сельское хозяйство, получил диплом и уверял, что уж он-то сумеет вывести в люди наш Кляйн-Клютц. Как будто прежде, чем объявился этот золотозубый Гланте, наша деревня из себя так-таки ничего не представляла. Казалось, он мнил себя творцом неба и земли.
Но основал-то кооператив в пятьдесят третьем году я, да еще кое-кто из тех, кто думал так же, как я. Подспудной движущей силой в этом деле была моя жена, но признать это я соглашался только тогда, когда бывал случай попрекнуть ее этим.
Не все вступившие в мой кооператив любили работать, были и такие, что искали, где повыгоднее. Первый наш общий урожай был скудным, скотина болела и давала чахлый приплод.
— Вот тебе твой кооператив! — говаривал я тогда жене. Я злился на нее — признаюсь, ибо полагаю, что сейчас я выше всего этого. Хотя полагать и знать — не одно и то же.
Я дулся, не спорю, но всего несколько дней, а потом я начал вкалывать. Однажды зимой я проверял картофельные бурты и так увлекся, что отморозил себе уши. Я болел за каждую мелочь так, будто речь шла о моем личном хозяйстве, и от других требовал того же. Время от времени я платил кое-кому по своему усмотрению небольшие премии, мое появление на машинопрокатной станции вызывало панику, а я не скупился на бутерброды и пиво для трактористов: «Не подмажешь, не поедешь» — так думал я тогда.
На третий год в моем кооперативе уже было на что посмотреть, а на четвертый его стали хвалить в районной газете. Я воспарил. В упоении я забывал о том, что это был успех не только мой, но и моей жены, и других членов кооператива.
Отличный хозяйственник, блестящий организатор, с широким политическим кругозором и даже не без таланта к искусствам, — все это я узнал о себе из газет, редакторам которых надо было во что бы то ни стало выставить меня образцом для других председателей.
В подобных панегириках есть две стороны: они делают из тебя кумира, но ведь и ты не мешаешь им в этом. Моя тогдашняя жизнь, как мне казалось, была окружена неким сиянием. Чтобы я хоть раз усомнился в себе — такое мне и в голову не приходило. Удивительно еще, что мне оказались по плечу все эти почести и я не умер от них, как некогда грек по имени Софокл.
Но чем быстрее вырастает дерево, чем больше его подгоняют, тем раньше оно столкнется с бурей, значительно раньше, чем те, которые терпеливо набирают силу. Меня гроза настигла в пятьдесят девятом. Несколько крестьян из соседней деревни Грос-Клютц попросились в мой кооператив «Красная нива». Так себе крестьяне, не самые лучшие. Лишний работник, да вздремнуть охотник; не доросли они еще до темпов моего кооператива. Так думал я, а значит, так думали и остальные члены кооператива, и грос-клютцевских не приняли.
Тогда-то и появилась на меня карикатура в районной газете. К моей фотографии пририсовали рачьи ножки, а в правой клешне я держал скипетр. Это у них называется коллаж, и находятся люди, которые считают это искусством.
Газету я повесил в сортире во дворе, чтобы показать, какова в моих глазах цена всем этим карикатурам, а про себя решил, что не позволю разрушить процветание моего кооператива, даже если мне прикажут.
В итоге я превратился в дежурного героя фельетонной полосы, и мое имя в газете встречалось чаще, чем имя президента республики.