Признаться, этого дня Институт ждал уже долго. Кархан озирался по сторонам, пытаясь догадаться, откуда же в действительности появились таинственные письмена, ругая себя за то, что слишком долго возился с противником и пропустил момент возникновения странной иллюминации.
Конечно же, еще со школьной скамьи он знал, как переводится и звучит таинственная надпись. Но не мог же он, встав с пола, отряхнуться и сказать: «Да, кстати! Вот эти „Мене, текел, фарес“ или же, по другой версии, „Мене-мене, текел, упарсин“ означает „сосчитано, взвешено, признано негодным“ или что-то в этом роде», – и здесь, и в Институте это вызвало бы бурю недоумения. А поэтому он вскочил на ноги и со свирепым видом занял место подле Валтасара, недвусмысленно демонстрируя, что голыми руками готов разорвать всякого, кто дерзнет угрожать любимому государю. Однако паника все не унималась, а толкователя божественной эсэмэски по-прежнему не было видно.
Верховный жрец Бела-Мардука появился в зале, как обычно, с помпой. Два десятка слуг предшествовали ему, освобождая дорогу, неся священное изображение владыки богов и атрибут власти самого верховного жреца. Прежде Кархану не раз уже доводилось видеть этого старого пройдоху. Его манера давать ответ на вопросы была столь многословна и велеречива, что становилось абсолютно неясно, о чем, собственно, идет речь. Кархана она доводила до белого каления. Валтасар по этому поводу, кажется, придерживался совсем иного мнения.
Неизвестно, послал ли кто-нибудь за почтенным служителем культа, или тот попросту опоздал к началу пиршества, но, кажется, он пришел во всеоружии заготовленного ответа. Пожалуй, если бы странная надпись, все еще пылающая на стене, получала энергию от батареек, к концу гневной обличительной речи первосвященника она уже погасла бы.
Но суть была ясна. Валтасар позабыл, что он лишь поставлен богами, дабы блюсти их волю, однако царь не слишком усердствует в служении Мардуку, бог полон гнева и обиды и готов допустить, чтобы свершилось дерзкое предсказание Иеремии – пророка народа эбору, который вещал о наступлении последних дней Вавилона. Раз это касается эбору, то и отвечать за перевод должны их пророки. Один из них, кстати, по его, Верховного жреца, приказу совсем недавно брошен в ров ко львам. Так что, если мятежник жив…
Бронзовые наконечники копий упирались Намму под ребра.
– Прыгнешь сам или же прикажешь сталкивать тебя? – Стражник легко надавил своим оружием на податливую человеческую плоть. В голове обреченного промелькнула вся дорога сюда от ворот Иштар до царского дворца. Здесь ее именовали Дорогой Процессий. Для Намму эта процессия должна была стать похоронной. Он вспоминал пройденный путь шаг за шагом, лихорадочно пытаясь сообразить, где мог задать стрекача. Перебирание миражей прошлого – слабое, но не единственное утешение в минуты перед верной гибелью. Ни Дорога Процессий, ни длинный мост через Евфрат с деревянным настилом посредине не годились для побега. Выросший среди камней и мелких речушек, Намму и помыслить не мог вплавь одолеть Евфрат, да и стражники, бдительно следящие за округой с высоты стен, выходящих к реке, не преминули бы открыть охоту на неумелого пловца.
Невелика штука для тех, кто бьет птицу влет пронзить стрелой барахтающееся в воде тело. Намму представил эту картину и от жалости к себе невольно передернул плечами. Похоже, на этот раз он действительно влип по самые уши.
– Ну, что ты застыл?! – Недовольный затянувшимся ожиданием начальник стражи подтолкнул арестанта. – Ты и друзья твои обещали Вавилону последние дни? Так вот: тебе их не пережить.
Он резко занес копье для удара, и Намму, точно его подхлестнули витым бичом, с криком бросился вниз, туда, где на дне сухого рва ожидала его скорая и ужасная смерть. Он зажмурил глаза, не желая видеть, сколько львов обитают в этой смертельной западне. Он орал во все горло, и львиный рык был ему ответом. Смерть мчалась ему навстречу, обнажая желтые клыки и выпуская из мягких лап отточенные когти.
Земля больно ударила по ногам. Намму не удержался, рухнул на руки, а затем, помимо воли, кувыркнулся через голову. «Жив, кажется, жив», – переводя дыхание, подумал он, напряженно слушая, не раздается ли над головой львиный рык. Намму прижал ухо к земле, вслушиваясь и стараясь понять, далеко ли гривастые убийцы. Кошки легки на ходу, пусть даже такие огромные, как эти. Он ничего не услышал, но каким-то звериным чутьем ощутил тяжелый взгляд, упершийся между лопаток. Это чувство подбросило его, заглушая боль в ногах, и он опрометью метнулся вперед по каменистому дну рва, не давая себе ни опомниться, ни осмотреться по сторонам. За спиной послышалось угрожающее рычание. Лев, дотоле внимательно осматривавший новую жертву, ожидая, станет она двигаться или нет, моментально принял решение и устремился вслед человеку. «Львы не охотятся! – на ходу подумал Намму, стараясь обогнать собственную мысль. – Охотятся львицы! Львы не охотятся!»
Эта истина была известна всякому жителю Ниневии с безмерно давних пор. Во времена былого величия Ассирии охота на этих могучих хищников была излюбленным времяпрепровождением царского двора. А вслед за ним и прочих мужчин столицы. Но здесь, во рву, как рассказывали те, кто бывал в этом городе прежде, обитали только львы. Стало быть, как-то они научились обходиться без львиц. Над головой Намму послышалось веселое улюлюканье и свист. Наверняка стражники, не впервые наблюдающие подобное развлечение, следили за происходящим, споря, как долго протянет «львиный ужин». Краем глаза Намму увидел перед собой высокий уступ. Вытянув руки, он едва мог ухватиться за него. Не раздумывая, он вцепился в него пальцами, с силой подтянулся и вмиг оказался на торчащем из скалы камне. Прежде, на родине, ему уже доводилось проделывать нечто подобное. Но тогда это была лишь демонстрация удали. Ныне же от его ловкости зависела жизнь.
Уступ был маленький. Две ступни едва-едва могли поместиться на каменной полке, не оставляя зазора. Намму прижался щекой к скале, глядя с безысходной тоской, как бесится внизу раздосадованный лев. Допрыгнуть сюда эта тяжелая громоздкая кошка не могла, но, поднявшись на задних лапах, она лишь самую малость не доставала до ступней Намму. Он явственно слышал, как скрежещут о камень острые как бритва когти. Сердце приговоренного к смерти колотилось в ужасе, точно запертая в клетке птица во время пожара. И казалось, что каждый толчок отбрасывает его от спасительной каменной плиты в оскаленные клыки голодного зверя. Только сейчас Намму осознал, что выступ, казавшийся ему совсем недавно убежищем, – всего-навсего западня. Сколько еще он сможет простоять так вот, впившись в скалу?
Стражники наверху весело подбадривали обреченного:
– Давай, парень! – раздалось над самой его головой. – Если ты так достоишь до заката, то сделаешь меня богачом! Продержись, и я пожертвую золотой Мардуку, чтобы в подземном царстве тебя устроили получше. – Голос еще что-то продолжал, но слов уже не было слышно. Новый рык, более грозный, чем прежний, заглушил их. «Еще один лев», – в ужасе подумал Намму. Второго зверя он не видел, но отлично слышал его. Угрожающе рыча, его первый преследователь, словно потеряв интерес к близкой добыче, снова встал на все четыре лапы и приготовился к нападению. Еще мгновение, и лев ринулся в бой, стремясь отогнать соперника. Борьбы за его спиной Намму видеть не мог, однако, судя по доносившимся звукам, спор за его бренное тело завязался нешуточный. Намму еще держался пальцами за неровности скалы, однако с ужасом чувствовал, как все больше немеют его ноги. Еще немного, и на радость сцепившимся людоедам он попросту свалится на землю, как перезрелый плод. Стараясь не дышать, он вывернул шею, чтобы получше разглядеть схватку. Силы были примерно равны. Решение, несомненно, безрассудное, но дававшее хоть какой-то шанс на спасение, пришло вдруг, как молния, ударившая с ясного неба. Собравшись с духом, он спрыгнул и что есть силы припустил туда, откуда совсем недавно примчал второй хищник. Сейчас, во время боя за охотничьи угодья, тот не мог показать спину врагу и продолжал яростно атаковать неприятеля, стараясь полоснуть его по морде когтистой лапой. Это давало Намму крохотную фору, использовав которую, он мог продлить, а там, быть может, и спасти свою жизнь.