Он задумчиво посмотрел на огни и некоторое время молчал, прежде чем сказать.
— Она выбрала меня, Кенджи, судьба, и поставила свои правила. В трущобах, где я вырос, единственное, что было постоянным, — это запах дешевого саке и запах страха. Отец, бывший якудза, был груб, как кусок необработанного камня. Мать… Мать была как выжженная земля, где ничего не растет. Она ушла, оставив меня одного, маленького, потерянного. В двенадцать лет я уже крал, чтобы выжить. А в пятнадцать меня забрали в якудза — когда убили отца, видимо чтобы я заменил его. Они дали мне крышу над головой, еду, но главное — чувство принадлежности. Как ты думаешь, Кенджи, что значит иметь семью, даже если это семья бандитов? — спросил главарь и тут же ответил на собственный вопрос: — Это как сладкий яд. Поначалу ты просто пьянеешь от него, от иллюзии любви и тепла. Но потом этот яд начинает грызть тебя изнутри, разрушая твою душу.
Главарь надолго замолчал, о чем-то думая своем.
— Старшие братья, покровители, научили меня всему, что нужно знать якудзе. Как драться, как убивать, как подчиняться, как… как не чувствовать. Я был как меч, заточенный для убийства, но без воли.
Он вдруг повернулся ко мне, спросил:
— Кенджи, ты видел столько крови, сколько я? Слышал столько криков? Чувствовал столько боли? Нет, ты этого ничего не видел и не слышал. Я видел страх в глазах людей, которых убивал. И в этот момент, Кенджи, я понял, что моя жизнь… она не жизнь, а просто пустота, заполненная грязью. Я решил уйти. Но якудза — они не прощают. И просто так от них уйти нельзя. Они сказали, что я должен принести им откупные — круглую сумму денег. Пятьдесят миллионов иен. Знакомая цифра, не правда ли? Поэтому я и решился на твое похищение. Ты думаешь, я счастлив от того, что делаю? Нет, Кенджи. Я не забыл, кто я и что сделал. Я живу с этим грузом, с этим страхом. Но я надеюсь, что смогу простить себя. Что смогу найти свет в этой тьме. Как только уйду от них.
Я долго и пристально смотрел на главаря, взвешивая все сказанное им. Что-то не давало мне покоя в его рассказе, и весь он был словно составлен из чужих слов, собран из фразочек дешевых сериалов и передач. Я прямо спросил:
— Вы ведь все это выдумали? Прямо сейчас выдумали.
Главарь крякнул, а потом звонко и громко рассмеялся. Он смеялся, закинув голову назад, открыв рот и сотрясая воздух. Хохотал долго и когда прекратил, то на его глаза проступил слезы.
— Вот ведь парень! Его не проведешь! Вот ведь Кенджи! Да, конечно же, я все это выдумал! Решил позабавить тебя слезливой историей, чтобы немного скоротал время в ожидании утра. А тебя не проведешь. Какой умный малый, в самую суть смотрит. Или я где-то прокололся? Не должен был!
Он утер слезы, немного успокоился.
— Конечно же не рос я ни в каких трущобах. Мой отец известный в прошлом дипломат, мать — актриса в театре. Думаешь, в якудза идут только бедные и униженные, кому больше некуда податься? Нет, там много действительно важных людей, кто занимает определенный статус и даже должности в правительстве.
Главарь вновь продолжил посмеиваться, а я глубоко задумался. Я вдруг понял, что никто оставлять в живых меня не будет — хоть и главарь утверждал обратное. Его любимое занятие — выдумывать и лгать. Вот он и соврал мне, что после выкупа отпустит. Нет. Ему не выгодно это делать, ведь я запомнил его лицо, запомнил ангар и много других деталей. И я могу навести на него полицию. Так к чему же ему лишние проблемы? Едва деньги упаду на счет — если конечно вообще упадут, — как он тут же меня и прикончит, прямо здесь.
И это заставило меня соображать лихорадочно и быстро. Нужно уматывать отсюда.
Главарь, поняв, что со мной не особо интересно, отошел в сторону со своими здоровяками. У них завязался какой-то пустяковый спор, касательно иерархии в верхушке якудза.
Руки мои были связаны веревкой за спиной, которая больно врезалась в кожу. В полумраке, пронизанном слабым светом лампы, я видел размытые фигуры бандитов, шептавшиеся между собой. Они отошли в сторону, закурили, потеряв ко мне всякий интерес.
Единственный вариант, который у меня оставался — это тереть веревку о грань стула, надеясь на то, что в какой-то момент веревка порвется. Но это заняло бы много времени. К тому же у меня был один прием, которым я и хотел сейчас воспользоваться.
Профессор Сибиряков, преподававший у нас в медицинской академии, говорил нам всегда, что руки хирурга — это главный его инструмент.