Все привычно рассмеялись.
— Я хотел поговорить с отцом Файном, — сказал Тинбейн, — по вопросам религиозного свойства. С глазу на глаз. Вы не могли бы, — повернулся он к Файну, — выйти ненадолго со мной, сядем, спокойно побеседуем в моей машине.
— Да, конечно же.
Файн последовал за Тинбейном в приемную, где Черил Вейл так и болтала по телефону, а затем на улицу к припаркованной рядом машине. Какое-то время они сидели молча. Затем отец Файн спросил:
— Это связано как-нибудь с прелюбодеянием?
Подобно Себастьяну, он явно был немного экстрасенсом.
— Да ничего подобного! — вспылил Тинбейн. — Это связано с мыслями, вдруг у меня появившимися, мыслями, не бывавшими у меня прежде. Видите ли, создалась ситуация, из которой я могу извлечь выгоду. Но только за счет других. Так вот, чье благо тут главнее? Если чужое, то почему? В конце концов, я тоже человек. Ничего я не понимаю. — Прежде чем продолжить, он надолго мрачно задумался. — Ну ладно, это и вправду касается женщины, но я хочу поговорить совсем не о прелюбодеянии, просто я боюсь причинить ей боль, этой девушке. Я приобрел над нею что-то вроде власти и теперь могу — наверное, могу, точно-то я ничего не знаю — склонить ее лечь со мною в постель.
Тинбейн вдруг подумал, не хватит ли умеренных телепатических способностей отца Файна, чтобы различить за всем этим туманом фигуру Лотты Гермес. Будем надеяться, что нет… и вообще пастор по должности должен молчать. Но все равно это было бы очень некстати.
— Вы ее любите? — спросил отец Файн.
Этот вопрос заставил Тинбейна задуматься. И надолго.
— Да, — кивнул он в конце концов.
И это было правдой, он ее любил. Он никогда еще не думал об этом, но дело обстояло именно так. Так, значит, вот какая муха его грызла, вот откуда все эти мысли.
— Она замужем?
— Нет, — соврал Тинбейн. Для пущей безопасности.
— И она вас не любит, — сказал отец Файн по некотором раздумии.
— Кой черт, да конечно же нет. Она любит своего мужа и… — Он мгновенно прикусил язык; теперь отец Файн легко догадается, почему он говорил, что она не замужем, и ему будет ясно, что это Лотта. — Он мой друг, и я не хотел бы причинять ему боль.
«Но я же действительно ее люблю, — думал он. — Потому мне и больно, оттого и все эти терзания. Если ты любишь девушку, тебе хочется быть с ней, это естественно, это биология».
— Только имен не называйте, — предупредил отец Файн. — Не знаю, много ли вы знаете об исповеди, но имен тут никогда не называют.
— Я перед вами совсем не исповедуюсь, — возмутился Тинбейн. — Я просто хочу узнать ваше профессиональное мнение.
А может, он и правда исповедовался — в грехе? В некотором смысле, да; он просил о помощи, но в то же самое время хотел получить прощение. Прощение за мысли, прощение за возможные действия, прощение за свою внутреннюю сущность, ведь это она стремилась к Лотте Гермес и была готова ради достижения цели одолеть любые преграды, как лосось, самозабвенно рвущийся против течения.
— Человек, — сказал отец Файн, — это тоже в чем-то животное, со всеми животными страстями. Мы в этом не виноваты, и вы тоже не виноваты в своих тайных позывах, преступающих Божий моральный закон.
— Это да, — горько сказал Тинбейн, — но есть же у меня и высшая сущность.
«Только она, — подумал он, — ведет себя крайне вяло, ни в какие дела не лезет. Правду говоря, ничто во мне особо не противится… Я нуждаюсь, — осознал он вдруг, — не в совете, что правильно и что неправильно, и даже не в отпущении грехов. Я нуждаюсь в четком плане, как мне все это провернуть!»
— Тут уж я ничем не могу вам помочь, — печально сказал отец Файн.
— Что? — вздрогнул Тинбейн. Теперь он почти не сомневался в телепатических способностях священника. — Ну точно, вы умеете понять, о чем человек думает.
Ему уже очень хотелось закончить эту беседу, но делать это самому было как-то неудобно, а пастор совсем не спешил его отпускать. За обращение за помощью приходилось расплачиваться.
— Вы не боитесь поступить плохо, — сказал отец Файн. — Вы боитесь, что ничего не получится и все об этом узнают. Вот эта девушка, про которую вы говорили, и ее муж — вы боитесь, что потерпите неудачу и они объединятся против вас, а вас самого оставят ни с чем. — Его голос звучал горько и укоризненно. — Ну, скажем, вы попытаетесь к чему-то там принудить эту девушку, а она испугается и бросится к мужу, что совершенно естественно, и где же вы будете тогда?