— Ни о чем. Просто какое–то неудовлетворение свыше. — Он избегал ответа: инженер из Ассоциации Ланфермана был слишком хорошим наблюдателем, слишком умным.
— Нет… Я имею в виду… Но прежде…
Пит уверенно провел своими чувствительными грязными темными пальцами вдоль внутренней поверхности стола Ларса в поисках мониторного устройства.
Найдя его сразу же под рукой, он продолжил:
— Ты — пугливый человек. Ты все еще принимаешь снотворное?
— Нет.
— Врешь.
Ларс кивнул:
— Вру.
— Плохо спишь?
— Средне.
— Так что, эта лошадиная задница Нитц держит тебя за рога…
— Это не Нитц. Чтоб ответить тебе так же живописно, этот рогатый конь Нитц еще не схватил меня за задницу. Ну, ты доволен, сэр?
Пит сказал:
— Они могут выискивать тебе замену пятьдесят лет. Но так и не найти никого такого, как ты. Я знал Уэйда. С ним было все в порядке, но он был не совсем на том уровне. И нет никого на твоем уровне. И та дамочка из Булганинграда тоже.
— Как мило с твоей стороны… — начал Ларс, но Пит его грубо оборвал.
— Мило. Уу… черт! Хотя это и так.
— Да, — согласился Ларс, — это не так, и не обижай Лилю Топчеву.
Неуклюже пошарив в кармане рубашки, Пит вытащил дешевую аптечного виды сигару. Он зажег ее, выдохнул токсичные дымы, и кабинет растворился в них и наполнился серым туманом. Не обращая ни на что внимания и даже не бранясь, Пит в молчаливой задумчивости шумно вдыхал и выдыхал дым.
У него была эта добродетель–недостаток: любая загадка казалась ему разрешимой, если над ней долго поразмышлять. В любой области. Даже в такой, как человеческая психика. Механизм ее был не сложнее и не проще, чем биологические органы, созданные двумя миллиардами лет эволюции, казалось ему.
Ларс думал, что этот по–детски оптимистический взгляд на вещи взгляд человека XVIII столетия. Пит Фрейд, золотые руки, инженерный гений, был анахронизмом. У него были взгляды на жизнь как у умного семиклассника.
— У меня есть дети, — сказал Пит, пожевывая свою сигару и тем самым превращая ее из плохой в отвратительную. — И тебе нужна семья.
— Конечно, — согласился Ларс.
— Нет, я серьезно.
— Конечно, ты серьезно. Но это не значит, что ты прав. Я знаю, что меня беспокоит. Смотри.
Ларс дотронулся до закодированных защелок на закрытом выдвижном ящике его стола. В ответ на прикосновение его пальцев ящик сразу же открылся, как касса в магазине. Оттуда он достал свои новые эскизы — именно то, ради чего Пит проехал три тысячи миль. Он передал их ему и почувствовал всепоглощающую вину, которая всегда сопутствовала этому моменту. Его уши горели. Он не мог смотреть в глаза Питу. Вместо этом он стал перекладывать какие–то бумаги на столе, лишь бы отвлечь себя ото всяких мыслей в эту минуту.
Пит безо всякого выражения сказал:
— Вот это отлично. — Он аккуратно подписал инициалами каждый скетч, под официальным номером, проставленном, напечатанном и подписанном каким–то бюрократом из ООН–3 ГБ.
— Ты едешь обратно в Сан–Франциско — и должен сделать на скорую руку поли–какую–то медаль, затем начать делать рабочий прототип…
— Это будут делать мои ребят, — поправил Пит. — А я им только говорю, что делать. Ты думаешь, я буду марать свои руки? Каким–нибудь поли–чем–то?
Ларс сказал:
— Пит, как долго это может продолжаться?
— Всегда, — с готовностью ответил Пит. Сочетание наивного оптимизма и почти невыносимо нерушимой покорности семиклассника.
— Сегодня утром, прежде чем я успел войти в здание, один из этих автономных телерепортеров из «Счастливого Бродяги» буквально загнал меня в угол. Они действительно верят.
— Конечно, они верят. А что ты думал! — Пит театрально взмахнул своей дешевой сигарой. — Разве ты не понимаешь? Даже если бы ты посмотрел прямо, так сказать, в глаза этому телеобъективу и сказал что–нибудь вроде: «Вы думаете, я делаю оружие? Вы думаете, это то, что я приношу из гиперкосмоса? Этого хрупкого царства сверхреальности?..»
— Но они должны быть защищены, — сказал Ларс.
— От чего?
— От чего угодно. Они заслуживают защиты: они думают, мы делаем свое дело.
После паузы Пит сказал:
— В оружии нет никакой защиты. Больше никакой. Ты знаешь — с 1945–го.
Когда они стерли с лица земли тот японский город.
— Но простофили думают, что есть защита, — сказал Ларс. — Им кажется, что должна быть.
— Им кажется то, что они получают.
Ларс сказал:
— Я думаю, я болен. Я живу в каком–то призрачном мире. Я должен был быть простофилей. И без моего таланта медиума я бы им и был. Я бы не знал того, что знаю, и не был бы внутри всего происходящего. Я был бы одним из поклонников «Счастливого Бродяги» и его утреннего шоу–интервью, и внимал бы всему, что говорят, и был бы уверен, что это правда. Потому что я вижу это на большом экране, во всех этих стереокрасках, более ярких, чем в жизни. Мне по–настоящему хорошо, когда я нахожусь в коматозном состоянии, в этом чертовом трансе. Там я работаю на полную катушку и ни одна мысль из самих дальних уголков сознания не глумится надо мной.