Не поднимая головы, Клаг ответил:
— Одна из самых живительных и конструктивных сил в нашем больном обществе. И вы, каких мало, никогда не должны страдать.
После приличествующей ситуации паузы Ларс, Пит Фрейд и Джек Ланферман зашлись от смеха.
— Ладно, — сказал Клаг. Как–то отрешенно, как побитая собака, безнадежно пожав плечами, он принялся собирать свои двенадцать крошечных солдатиков и цитадель–монитор. Он выглядел как никогда мрачным и потерянным. И было ясно, что он собирается уходить — что было для него весьма необычно. Такого еще никто не видывал и не слыхивал.
Ларс сказал:
— Пожалуйста, не пойми превратно нашу реакцию…
— Ее нельзя не понять, — произнес Клаг каким–то далеким голосом. Единственное, что вы все хотите услышать — что вы не потакаете больным наклонностям развращенного общества. Вам легче делать вид, что вы были куплены плохой системой.
— Никогда в жизни мне еще не приходилось слышать такой странной логики, — сказал искренне удивленный Джек Ланферман. — А тебе, Ларс?
Ларс сказал:
— По–моему, я знаю, что он имеет в виду, только он не может высказать это. Клаг хочет сказать, что раз мы вовлечены в мир разработки и внедрения оружия, то мы чувствуем, что должны относиться ко всему свысока… Это наш великий и необходимый долг, как говорится во Всеобщей книге молитв. Люди, которые разрабатывают и производят устройства, взрывающие других людей, должны быть циниками. А мы на самом деле любвеобильные.
— Да, — кивком подтвердил Клаг. — Именно так. Любовь является основой ваших жизней, всех вас троих. Вы все чувствуете ее, особенно вы, Ларс.
Сравните себя с этой ужасной полицией и военными агентствами, которые и являются настоящими и страшными действующими лицами власти. Сравните свою мотивацию, в частности, с КАСН, или ФБР, или КВБ, и ГБ. Их основа…
— Верхнее гастро–кишечное раздражение в основе моей жизни, — сказал Пит. — Особенно поздно вечером по субботам.
— А у меня колические неприятности, — сказал Джек.
— А у меня хроническое воспаление мочевого пузыря, — сказал Ларс. Бактерии постоянно продолжают формироваться, особенно когда я пью апельсиновый сок.
Клаг с грустью захлопнул свой чемодан с образцами.
— Ну что ж, мистер Ланферман… — сказал он, постепенно отходя и волоча за собой огромный груженый чемодан так, будто воздух медленно вытекал из него. — Я ценю ваше время.
Пит обратился к нему:
— Запомни, что я тебе сказал, Клаг. Предоставь мне что–нибудь с одной движущейся деталью, и я…
— Благодарю вас, — ответил Клаг и со смутным достоинством завернул за угол коридора. Он ушел.
— Совершенно сумасшедший, — помолчав, сказал Джек. — Погляди, что Пит предложил ему: свое время и умение. А я предложил ему использовать наши цеха. А он ушел. — Джек покачал головой. — Я этого не понимаю. Я действительно не понимаю, что заставляет этого парня двигаться. После всех этих лет.
— А мы действительно любвеобильны? — внезапно спросил Пит. — Я серьезно, мне надо знать. Ну, скажите же кто–нибудь.
Последнее, неопровержимое слово осталось за Ланферманом.
— А какая к черту разница? — сказал он.
Глава 11
И все–таки это имеет значение, думал Ларс, направляясь в сверхскоростном экспрессе из Сан–Франциско в Нью–Йорк, в свой офис.
История управляется двумя принципами: принципом власти и, как выразился Клаг, целительным принципом. Или, попросту говоря, любовью.
Рефлексивно он листал последний номер газеты, заботливо положенный перед ним стюардессой. Там был один хороший большой заголовок: «Новый Спутник». Не был запущен Нар–Востоком, сообщает ГБ. Всепланетные исследования по поводу его происхождения. ООН–3 ГБ просит рассмотреть эту проблему.
Те, кто просил произвести расследование, как выяснил Ларс, были загадочной организацией, расплывчато называемой «Сенат Соединенных Штатов». Спикер: прозрачная тень, именуемая Президент Натан Шварцкопф. Как и Лига Наций, подобные страны увековечивали сами себя, даже если прекращали быть густой похлебкой и шагающим вперед сообществом.
И в СССР подобная бесполезная общность, называемая Верховным Советом, сейчас нервно повизгивала, чтобы найти хоть кого–нибудь заинтересованного в без вести пропавшем новом спутнике, одном из более чем семи сотен подобных. И все же единственном в своем роде.
— Я могу позвонить? — обратился Ларс к стюардессе.
К его креслу поднесли и подключили видеофон. И вот он уже разговаривал с ярко освещенным экраном на контрольном пункте в Фестанг–Вашингтоне: