Купцов поддерживают, хваля товар, сгонщики скота, вконец охрипшие горькие пропойцы, с обветренными жесткими лицами, красными припухшими веками, одетые в кафтаны и армяки, местами подпаленные огнями ночных костров.
В конечном счете кто-то кому-то уступает или уступают обе стороны, и раздается громкое хлопание рук. Вот двое стоят в цепком рукопожатии через полу шубы или поддевки, в зависимости от сезона, трясут друг другу руки. Торг состоялся. Один хлопок иногда означает покупку полуторы тысяч голов скота с барышом по пять-семь тысяч рублей купцу или мясопромышленнику. Вот почему в торжественный момент заключения сделки со всех сторон лезут к ним сгонщики скота, хриплыми голосами вымаливают магарыч и, получив «синенькую»— пять рублей — или «зелененькую»— три рубля, спешат в третьеразрядный кабачок обмыть куплю-продажу.
Идя от священника мимо одного из таких кабаков, Шура услышал знакомые голоса сгонщиков и вспомнил, что днем происходили торги. В такие дни Михаил Александрович больше обычного бывал занят проверкой состояния убойного скота и качества мяса. Мальчик пожалел, что не скоро удастся поделиться с отцом мыслями, которые его сейчас так волновали.
Сгонщики скота пьяными хриплыми голосами пели какую-то заунывную песню. С сенного двора доносились рев и тревожное мычание животных. Навстречу попался городовой. Он вел молодого парня по мосту Обводного канала, скрутив ему за спиной руки. Лицо арестованного было искажено от боли и страха.
Все виденное и услышанное в этот вечер имело какую-то внутреннюю связь и подействовало на Шуру удручающе. Подойдя к дому, он услышал знакомые 1 звуки фортепьяно, на котором хорошо играла его мать. Контраст между музыкой Шопена и горлодерством хмельных сгонщиков скота, — контрасты противоречивой жизни, в которой, неизвестно как и почему, уживаются прекрасное и безобразное. Шура снял фуражку, шинель, зачесал короткие волосы ежиком и присел, застыв в кресле. Как всегда хорошая музыка вызвала у него хорошее, радостное настроение, отодвинув куда-то отталкивающее и бесчеловечное, что он увидел сегодня...
Разговор с отцом состоялся в следующее утро — в воскресенье. Выслушав сына, Михаил Александрович нахмурил брови. Затем поднял их и, взглянув сыну в глаза, заговорил с ним откровенно, решив, что наступило время поделиться с Шурой некоторыми своими взглядами на жизнь, поговорить о поступках людей. Михаил Александрович начал порицать чиновников за бездушие и угодничество, за карьеризм и продажность, говорил о сложной игре вокруг людских судеб, затеваемых юристами, о лицемерии духовенства, об алчности промышленников, о прожорливости департаментов. Он приводил множество ярких примеров, изливал свои чувства, забыв о возрасте сына.
Но отец был далек от мысли изображать все одними черными красками. Была и другая сторона жизни, чуждая, противоположная той, о которой он только что говорил. В большинстве бедные, простые люди не лукавят, не лгут, работают в поте лица, творят добро и довольствуются малым. Магистр и о них рассказал, приводя множество фактов их честной жизни, и вдруг замолк, осененный, как видно, какой-то новой мыслью. В глазах его вспыхнул знакомый Шуре блеск. Сейчас отец скажет что-нибудь исключительно интересное и приятное. Загорелись и глаза Шуры, точно такие же серые, как у отца. Михаил Александрович провел пухлой ладонью по высокому лбу, погрузил пальцы в седеющие волосы и с жаром воскликнул;
— А почему бы тебе, Шура, не поехать в Белый колодезь. Там близко увидишь, как живется нашему народу, познакомишься с нашими родственниками, поживешь с ними и тогда многое поймешь сам.
Поезд шел на Москву. Ветер мотал длинный султан дыма. За окном мелькали разреженные лоскутки пара, мимо медленно проплывали болотистые поля, рощи, одетые в молодую яркую зелень, а вдали неясно вырисовывались очертания огромного города.
Провожая сына в родное село, Михаил Александрович непрочь был бы и сам наведаться туда, но задержался по делам, обещав Шуре выехать недели через две. Поездка без отца представлялась не такой приятной, но, с другой стороны, мальчик необычайно гордился первым самостоятельным путешествием в такую даль, как Воронежская губерния. С особым удовольствием он забрался на верхнюю полку вагона, прилег ничком и положил подбородок на кулаки. Глядя в окно, он задумался над напутственными словами отца: