Честно пытаюсь работать над собой — гоню прочь невнятные мысли, до изнеможения воюю с отчетностью, курю одну за одной и пристально рассматриваю Олега во время обеденных перерывов. Я выискиваю в нем положительные качества и даже признаю, что тот не без харизмы и мог бы стать хорошей партией, если бы захотел. И если бы мое сердце протестовало не так яростно.
Дома часами умучиваю беговую дорожку, медитирую, сидя в позе лотоса на давно не чищенном половике в гостиной, до посинения лежу в ванне, но все без толку — мальчишка вдруг стал для меня божеством. Теперь вопреки всему во мне крепнет вера, что день пройдет без эпичных провалов и неудач только при условии, что утром он усядется рядом.
С досадой и недоумением узнаю это невесомое, давно забытое чувство.
Чувство влюбленности…
Черт бы его побрал.
Дольше обычного задерживаюсь у зеркала и с удовлетворением отмечаю, что выгляжу совсем неплохо — голубые глаза лихорадочно сияют, сквозь кожу пробивается смущенный румянец, удивленная улыбка трогает губы.
Я сошла с ума. Я просто из него выжила.
***
В раскрытые фрамуги врывается майский ветер с ароматами черемухи и сирени, с площади долетают звуки репетиции парада Победы, а в офисе кипит бесполезная возня, именуемая работой — шумят принтеры, шуршит бумага, стучат клавиатуры, щелкают мышки.
Ненадолго привлекаю внимание коллег — я сегодня влезла в платье. Плевать, что сквозь тонкий голубой шифон видна татуировка на левой лопатке, нарушающая дресс-код. А еще я снова не опоздала, лишив менеджера возможно единственной радости в жизни.
Нажимаю кнопку на системнике, открываю электронные таблицы, прилежно вношу в них данные, но не могу сосредоточиться — вереницы черных цифр расплываются, пульс то затухает, то взвивается до запредельных высот.
Час назад, в автобусе, я выронила проездной. Он выпал из кармана потертой джинсовки в момент, когда я ломилась к любимому месту в хвосте, и приземлился возле пыльных кедов кого-то из пассажиров. Чертыхаясь, я почти на четвереньках ринулась за ним, но, вместо холодного пластика, вцепилась в чьи-то теплые пальцы, резко выпрямилась и уставилась на того, кто его поднял.
Кривая улыбочка напротив вполне могла бы сойти за смущенную, если бы в наглом взгляде черных глаз не читался вызов. Задохнувшись, я выхватила злосчастный проездной и отступила в толпу.
Он все понимает…
И про себя, и про меня.
Трясу головой, закрываю глаза и вздыхаю — одиночество и мамины лекции о бесцельности моего существования довели бы до ручки любого.
Забираю из тумбочки толстую стопку документов, поднимаюсь со стула и, натыкаясь на мебель и сшибая углы, спешу к ксероксу.
— Майя Станиславовна, вы нетрезвы, или влюбились? — язвит Натали.
Олег находит ее шутку забавной и, на правах зама, присоединяется:
— Счастливчик присутствует в этом офисе? — он подмигивает и ржет так, что звенят ложки в чашках с остывшим кофе на столах рядовых сотрудников.
"Не льсти себе!" — тихо шепчу и морщусь, потому что громоподобный хохот отвлек меня от одной крайне важной вещи — придумывания выхода из невозможной ситуации, когда мальчишка со мной все же заговорит.
***
6
6
К огромному удивлению коллег, я не остаюсь сверхурочно — собираю манатки и втискиваюсь в лифт сразу по окончании рабочего дня. Проскальзываю мимо офигевшего Олега, локтями расталкиваю медлительных людей в дверях выхода, и, включив форсаж, бегу через аллею к сверкающему огнями торговому центру.
Битый час брожу по магазинам с одеждой, подивившись ценникам в бутике с парфюмерией и косметикой, в котором не бывала сто лет, все же покупаю несколько масок для лица, духи и крем, выбираюсь на воздух и долго гуляю по благоухающему влюбленному в весну городу.
Лет пятнадцать назад в эти майские дни я, начитавшись «Мастера и Маргариты», точно также блуждала по улицам, и неясное томление сдавливало грудь.
Я искала и искала кого-то, всей душой ждала чуда, высматривала тайные знаки… да вот только меня не искал никто.
Останавливаюсь у разлапистой голубой ели, нашариваю в боковом кармане сигаретки, щелкаю зажигалкой и с наслаждением затягиваюсь.
Сломавшийся мозг перебирает варианты.
Можно спросить у мальчишки, который час. Или снова уронить ему под ноги проездной, но на сей раз не убегать, а поинтересоваться, что ему нужно…
— Майя! Колесникова! А я все думаю, ты, не ты!.. — вздрагиваю и прищуриваюсь, возвращаюсь в реальность и растерянно наблюдаю, как ко мне решительно направляется толстая грозная тетка в цветастой тунике и лосинах.
— Ты вообще не изменилась! — радостно сообщает она, уставившись на мою грудь.
— Вы… ты… тоже, — бубню, силясь распознать в незнакомке кого-то, кого должна знать.
И обухом на голову обрушивается осознание. Эта ужасная пожилая нелепая тетка — одноклассница Олечка Снегирева…
— Привет! — вопит она и сгребает мое худое тело в охапку. — Ну, давай, рассказывай, как оно? Как жизнь?!
Мы никогда не были подругами или приятельницами, да какой там — даже толком не разговаривали, в школе я не общалась с занудными серыми личностями вроде нее.
Отстраняюсь и пожимаю плечами:
— Все нормально. Работаю вот… — натянуто улыбаюсь, но Олечка, кажется, не слышит.
— Муж, дети? У меня четверо! Старшей шестнадцать, уже под венец собралась! Беременная!
Я рефлекторно отступаю еще на шаг.
Как такое может быть? Я до сих пор по инерции ощущаю себя молодой девушкой, а моя ровесница превратилась в бесформенное нечто с сединой и морщинами, и вот-вот станет бабушкой…
Из дрожащих пальцев выпадает тонкая сигарета, я судорожно соображаю.
Ну да, Олечка вышла замуж сразу после девятого, об этом вскользь упоминали на встрече одноклассников через несколько лет. Но я тогда училась в самом лучшем универе города и тусовалась с самым красивым и безбашенным мальчиком, моталась по рок-фестам и мечтала совсем о другом. Плевать я хотела на какую-то Олечку.
— Нет, я не замужем! — моргаю, фокусируясь на ее одутловатой физиономии. — Детей нет.
— Ну, Майя, как же так! — разочарованно тянет Оля, и ее интерес к моей персоне мгновенно сдувается. — Пора! Давно пора! Меня семь лет назад уже называли старородящей. Чего тянешь? Будет зайка — будет и лужайка. Кстати, Маша Ерохина недавно тебя в «Метелице» с шикарным мужиком видела. Вот от него и рожай!
Оля кивает, и с чувством выполненного долга отваливает, а я опускаюсь на прохладные доски скамейки, достаю влажную салфетку, нервно комкаю в ладони и не могу надышаться — ее беспардонность пришлась кулаком прямо под дых.
Болезненная тяжелая правда в обличье стареющей одноклассницы настигла меня в самый неподходящий момент, и я пропустила удар.
А идея догнать ее и наговорить в ответ сомнительных комплиментов приходит в голову только сейчас, когда она, вильнув тяжелым задом, скрывается за углом.
***
Тихонько, будто боясь разбудить тишину, открываю ключом замок, разуваюсь, и, не включая свет, прохожу в пустоту квартиры. По пути избавляюсь от сумки с косметикой — стыдливо засовываю ее в глубины шкафа. В висках стучит, досада теснится в глотке.
Какая же я дура. Ненормальная жалкая старая ущербная дура.
Валюсь лицом в подушки и зажмуриваюсь, ощущая острейшее желание умереть, но вездесущая мама устраивает ежевечернюю проверку — «посадила цветочки, сходила в баньку», и вот теперь настойчиво звонит.
— Майя, ты поужинала? Одеваешься по погоде? Когда представишь нас, может, на праздники? Приезжайте, нужно теплицу установить… — тараторит она, и я прикрываю глаза ладонью.
Отношения с мамой не ладятся с самого детства. Я умалчиваю, рассказываю полуправду, съезжаю с ответов или неприкрыто вру — все ради того, чтобы она притупляла бдительность, ослабляла опеку и хоть иногда давала дышать.
Однажды, просев под ее напором, я проболталась о наличии в моей никчемной жизни Олега. С тех пор наше общение состоит из разговоров о мифическом женихе — идеальном, выдуманном для отвода глаз персонаже.