Оказывается, если покрыть лаком паркетный пол в школьном спортзале, а потом чиркнуть спичкой, то весь воздух в зале на миг вспыхнет, и там останутся три внешне не поврежденных трупа рабочих. Много лет спустя узнал про эффект вакуумной бомбы — принцип поражения примерно такой же…
Когда находишься в дежурной части УВД, кажется, что идет война: звонок за звонком, происшествие за происшествием… Кажется, что все люди в городе, области, стране только и делают, что убивают друг друга, кончают самоубийством или погибают от несчастных случаев. Что интересно: происходит психологическая перестройка — когда спишь на сдвинутых стульях в подвале, неподалеку от служебной собаки, то выезд на очередной вызов воспринимаешь вполне буднично. Если же в спокойную ночь отпросился у дежурного домой и тебя «выдергивают» из семейного тепла и уюта, то сердце колотится, как в первый раз, и ехать очень не хочется…
Следствие очень хорошо учит жизни. Уже через год я научился определять, когда люди врут, о чем они в данный момент думают, что из себя представляют… Через год ситуации стали повторяться: все преступления типовые, как и их раскрытия, поэтому новизна ощущений ушла, только жизненный опыт накапливался — в пропорции год за три, не меньше. После трех лет в прокуратуре, я пять лет профессионально изучал преступность в отделе криминологических исследований, вот уже 27 лет занимаюсь преподавательской и научно-исследовательской работой в этой же сфере. Теория, наложенная на практический опыт, конечно, великая сила. Но по интенсивности, сложности, напряженности и сотням других показателей следственная работа не сравнится ни с чем.
Помню, мы с коллегами обсуждали состояние преступности, громкие дела, находящиеся в производстве, обстановку вокруг органов правосудия…
Как говорится, время было совсем другое. Тогда за похищенные у государства 10 тысяч рублей (стоимость автомобиля «Волга») можно было получить пятнадцать лет тюрьмы или высшую меру. За повторно принятую или крупную взятку — тоже. Если кто-то не ходил на работу, но получал зарплату, — это считалось хищением. Уголовные дела возбуждал следователь, без согласия прокурора и санкции суда.
Суд вообще не контролировал следствие: не санкционировал ни обыски, ни аресты, занимаясь исключительно рассмотрением дел по существу. При этом суд считался органом борьбы с преступностью, а не бесстрастным арбитром между обвинением и защитой. Оправдательные приговоры выносились в единичных случаях, но не потому, что осуждали невиновных: существовала такая система ведомственного и вневедомственного (в основном партийного) контроля, что невиновные под суд, практически, не попадали. Про «заказные» дела никто не знал. В том смысле, что их не было. (Не считая так называемых «политических» процессов, исход которых был ясен заранее: например, оправдание или условное осуждение за шпионаж было совершенно невозможно.)
Коррупции, как всеохватывающего явления, практически не было. Следователей и судей, бравших взятки, в своей среде знали и старались держаться от них подальше. А те тщательно скрывали неправедные доходы, оправдывая новый костюм неожиданной щедростью тещи. О машинах, квартирах и домах речи вообще не шло. Да и брать взятки было сложно: возможности следователей, прокуроров и судей ограничивались рамками закона и существовавшими в обществе представлениями о справедливости. Если бы кто-то освободил обвиняемого из-под стражи, а тот скрылся; либо назначили мягкое наказание за тяжкое преступление; либо дали условный срок, а осужденный вновь преступил закон, — то причастные к этому должностные лица с «волчьими билетами» были бы изгнаны из Системы.
Когда грянул гром, и следственная бригада Прокуратуры СССР возбудила дело по злоупотреблениям в правоохранительных органах Ростова-на-Дону, то все одиозные фигуры оказались там, где им и положено, причем приговоры были не условными и не «щадящими»: от семи лет до расстрела. Последний исполнен не был, осужденного помиловали, и он, отсидев год в камере смертников и еще 11 лет в колонии особого режима, среди убийц и бандитов, вышел на свободу. Это был интересный, склонный к творчеству человек, до осуждения мы поддерживали добрые отношения, после его освобождения — тоже. Как-то обсуждали прошлую и нынешнюю жизнь, и я сказал:
— Сейчас вам больше выговора бы не объявили…
Но он в свое время был хорошим следователем:
— А за что выговор? Я вообще ничего не делал…