Историк мог бы привести факты. Примерно с середины XVIII века защищать «суровое, но необходимое средство» стало как бы неприлично. Русские царицы и цари при восшествии на престол первым делом отменяли пытки и казни, уже отмененные их предшественниками. Временное правительство и молодая советская власть тоже начинали с ее отмены. После войны ее отменял даже Сталин, которого в слюнтяйстве, кажется, никто не упрекал. Правители обязаны быть более дальновидными, чем общество, и сознавать: ужесточение наказаний — сомнительный метод защититься от роста и ужесточения преступности, ибо болезнь и лекарство имеют один корень, одно основание — жестокость нравов. Почему бы нам не вернуть, заодно со смертной казнью, ее публичность, а также пытки, клеймение? Потому что, приучая общество к жестокости, повышая его болевой порог, в долговременной перспективе государство больше теряет, чем выигрывает.
Дипломат предупредит, что возврат к применению смертной казни вряд ли пойдет на пользу международному престижу России (а следовательно, и высшим ее государственным интересам), закрепив в сознании европейца образ «ужасной», «нецивилизованной» страны. Страны не Чехова, а Чикатило. И не надо тут приводить в пример сохраняющие смертную казнь американские штаты: США для европейца тоже страна «ужасная и нецивилизованная». Гораздо поучительнее для нас Турция («дикая, невежественная, по-восточному жестокая»), где, несмотря на мощное давление масс, все же не казнили матерого террориста с руками по локоть в крови.
Свои аргументы и «за», и «против» приведут экономист, психолог, социолог и т. д.
Мне как литератору, естественно, легче оперировать аргументами «адгоминем» — идущими от человеческих чувств и обращенными к чувствам. Вот классический:
— А если бы ВАША ДОЧЬ стала жертвой насильника и убийцы…
Правда, на это можно отпарировать таким же «человеческим» аргументом:
— А если бы убийцей и насильником оказался ВАШ СЫН?
Но тут же с горечью понимаешь, как жидковато, неубедительно это звучит. Ведь возможность внезапного превращения благовоспитанного юноши в садиста, маньяка — надуманна, фантастична. В отличие от угрозы моей дочери подвергнуться нападению. Живо представить себя «на месте» убийцы нормальному человеку непросто. А на месте жертвы… Вот почему в ваш жестокий век нет недостатка в проповедниках идеи «справедливого возмездия». Но ведь должен кто-то и милость к падшим призывать — в наш жестокий век? Ведь это не менее важная общественная задача…
Литература, как говорил классик, не лекарь, а боль. Тот же читатель, который требует: «Хватит цацкаться с этими отморозками!», оказывается способным сострадать отморозку, зверски зарубившему топором двух беззащитных женщин. И другому отморозку, которого суд присяжных на основании серьезнейших улик признал виновным в убийстве собственного папеньки Федора Карамазова.
Именно она, художественная литература, заставляет нас отказаться от привычного четкого деления людей на добрых и злых, жертв и преступников, ощутить, как зыбки эти границы, пережить, перечувствовать и за невинную жертву, и за убийцу (и вдруг понять, что по-своему от тоже невинен!)…
Думаю, невозможно сказать что-то новое в защиту смертной казни. Очень трудно сказать что-то новое и против смертной казни — после Диккенса, Гюго, Толстого, Леонида Андреева. Но это удалось нашему земляку Данилу Корецкому. Он осветил проблему совсем неожиданно — с точки зрения… палача. Одна из его повестей прямо-таки кричит государственной власти, всему обществу: не хотите пощадить преступника — пожалейте хотя бы вернейших своих слуг, чьи души калечатся «приведением приговора в исполнение!» И этим аргументом «адгоминем» сокрушаются твердыни милицейских силлогизмов…
А теперь самое странное. Суровый полковник, исходящий из соображений «адекватности мер воздействия», и чуткий к чужой боли писатель — одна личность… Как умудряются мирно сосуществовать гуманист (а разве может настоящий литератор быть кем-то иным?) и жесткий полицейский теоретик? Как удается полковнику не слышать то, что говорит ему писатель?
Поистине, непостижимый вы для меня человек, Данил Аркадьевич!
Александр Хавчин, писатель
Ответ оппоненту:
Добрым быть легко, справедливым — трудно
А что тут удивительного, Саша? Чтобы постигнуть другого человека, надо прожить его жизнь. Если с двадцати четырех лет работать на следствии: осматривать жуткого вида трупы, с азартом идти по следу, проводить задержания, обыски, аресты, «колоть» подозреваемых на допросах, «вбивать клинья» между подельниками на очных ставках, просыпаться дежурной ночью в подвале УВД от того, что овчарка дышит тебе в лицо, решать судьбы людей, отдавая их под суд, и с удовлетворением воспринимать обвинительные приговоры как закономерную положительную оценку твоей работы, то формируется одно мировоззрение и одна система оценок. Если же читать правильные книги, обсуждать на кухне глобальные проблемы справедливости, то мировоззрение вырабатывается совсем другое. Не говорю, что оно плохое или неправильное — просто иное, с изрядной долей инфантилизма, что ли.