— Это… мало? — осторожно спросила я, нарушая тишину.
— Если бы, Трубецкая, если бы… — засмеялся Смирнитский, что-то помечая в блокноте. На дрожащих ногах я спускалась после прочтения отрывка в зал.
Поймала взгляд Анжелы — отстраненный, удивленный — Марка.
Почти не слышала, как выступала последняя девочка, не слышала ее монолога. Пыталась унять волнение, не понимая, откуда, ведь я, кажется, действительно не собиралась претендовать на главную роль, ведь я же не буду танцевать?!
Вот и голосование. Руки, руки — это за Хромову Вику. Пытаюсь пересчитать. Сбиваюсь. Много.
Старцева, Гудилина, Могилева — где же я?
Колесникова, Кротова, Трубецкая — наконец-то. Руки есть, много рук.
Смирнитский записывает голоса. Хоть он-то не сбился? Подсчет. Долгое до невозможности ожидание.
— Итак, первое место делят между собой — Могилева, Трубецкая, Хромова. Интересно весьма. Ну что ж, на сцену, дамы. Проиграем диалоги с Грозовским и Вересаевым.
Спокойно, казалось бы, встаю. Спокойно — разве нет? — иду к сцене. Пробегаю глазами страничку с диалогом. Ну да, тот самый.
— Грозовский — Трубецкая, пожалуйста.
Марк смотрит на меня. Кажется, секунды эти тянутся вечность, и все в зале отсчитывают их.
Он поворачивается, идет по сцене, садится на какой-то стул верхом.
— Ну да, откуда тебе знать? Ты же… ничего не помнишь о себе. Вот такая незадача… — издевательство слышится в его голосе, он поглядывает на меня, ожидая реакции.
Я потираю пальцами лоб.
— Да, ты прав, конечно, прав… — я поднимаю голову. — Но кое-что все-таки помню. Это странно, но…
— И что же? — начинает он, но осекается, увидев мое лицо.
— Я помню музыку, — смеюсь, вытягиваю руку и шевелю пальцами. — Бабушка делает вот так — говорит, что «щупает» музыку. Кто-то наигрывает на пианино и смеется, я, сидя под стулом, подглядываю, затем не выдерживаю — врываюсь внутрь. Затем… затем, — пытаясь вспомнить, прохожу мимо Марка, сажусь на край сцены, свешиваю ноги. — Она подхватывает меня, и мы начинаем кружиться. Быстро-быстро. Я откидываюсь на ее руках, запрокидываю голову, и все начинает кружиться вверх ногами под музыку: пианино и человек за ним, кошка, стол и стулья, и… мальчик.
— Мальчик? — быстро спрашивает он, внезапно изменившимся голосом. Таким изменившимся, что я оглядываюсь. Сияющее видение исчезает.
— Да, мальчик. Мальчик, просунул голову в дверь и стоит-наблюдает. Рот у него раздвинут в улыбке, и я… А почему ты спрашиваешь?
Выражение лица Дмитрия меняется, он отворачивается, скучающе смотрит в сторону.
— Да нет, просто интересно. Этот эпизод у тебя во всех подробностях, а остальное… вообще ничего.
— Да. — Я встаю с места, обхватываю себя руками, ухожу вглубь. — Да. Это странно.
— Спасибо, — говорит Смирнитский. — Вика и Максим. Прошу вас.
Марк отодвигается со своим стулом вглубь сцены и глазами указывает мне на него, приглашая сесть. Я отворачиваюсь, сажусь на импровизированную гору из старых покрывал в темноте сцены.
Жду. Анжела, отыгравшая уже с Максимом, тоже ждет.
— Итак. — Произносит, наконец, Смирнитский. Впятером мы стоим в ряд, ждем вердикта. — Итак. Максим — Дмитрий. Варвара — Аня. Марк — дух. Вика, Анжела, Марк — после отбора подойдите к моему кабинету. Обсудим ваши роли.
— Так мы же… не назначены. — проговорила Вика тихо.
— Правильно. Я не знаю, кого из вас назначить на оставшиеся женские роли, как раз обсудим это.
Я молча стояла на сцене. Это свершилось. Господи, неужели…
Максим спускался по ступенькам последним. Внезапно, словно почувствовав мой взгляд, обернулся.
— Не так, как ты хотел, правда? — проговорила я.
— Совсем не так, — тихо покачал он головой.
Вечером я буквально ввалилась в дом. Бессонная ночь дала о себе знать часу так на втором работы. Оставшиеся часы я передвигалась по кафе с переменным успехом: напиваясь кофе, носилась, как угорелая, затем наступал спад, затем — снова.
Бросила сумку на пол, вошла в кухню. Села на стул и поняла, что больше не встану, хотя, кажется, нужно было еще и поесть. Естественно, никто ничего не готовил — а кто-то вообще был дома? — но оставалась еще надежда, что приходила бабушка.