Артем Каменистый
Время одиночек
Глава 1
Карету противно затрясло — верная примета, что выбрались за первую стену: здесь на строительстве воровали гораздо наглее, чем под боком у императора, и на брусчатке приходилось экономить. Дознаватели, не сговариваясь, синхронно ухватились за поручни: на местных колдобинах и в нормальном экипаже можно зубы растерять, а уж в этой тяжелой полицейской развалюхе и вовсе для этого дела все удобства — рессоры здесь явно чугунные. За окном промелькнул нефтяной фонарь, в его голубоватом, мерзком свете Сеул разглядел обитателей межстенья: парочка каких-то крайне подозрительных личностей в длиннополых пальто. Интересные такие пальтишки — знающие люди много чего под них припрятать могут. Не зря в них щеголяет половина королевской управы и городских воров. Первые режут вторых, вторые режут первых, в темноте да неразберихе иной раз свой своего на клинок сажает.
Младший дознаватель Риолин, по-мальчишески возбужденный от предвкушения знакомства с местом страшного преступления, нервно пробормотал:
— Можно смело останавливаться и хватать эту парочку — явное ворье законченное. Даже кареты нашей не боятся. Обнаглела шваль местная!
Нюхач Бигль, одной ногой уже пребывавшей на пенсии, не разделял энтузиазма молодого сослуживца, и благодушно протянул:
— Риолин, ну что вы в самом деле! Если человек ночью шатается меж стен, это еще не повод для ареста. Да и много тут разного народа… всех не допросить. Сейчас доберемся до места, а уж оттуда плясать будем, как положено. Ты уж поверь моему носу — суета делу помеха. Пусть об этих стража заботится — это ее работа, а мы своей дорогой едем, по своему делу.
Сеул покосился на Бигля с нескрываемым недоверием. Нюхача вытащили прямиком из-за праздничного стола — отмечалась помолвка дочери с писарем Гумби. Так и поволокли их обоих в карету — некого было искать в эту пору. Время терять нельзя — Дербитто попусту шум бы не устроил, и дело явно серьезное. Вином от парочки разило изрядно, а чахлый очкарик Гумби и вовсе сомлел — носом клюет. Если у кабака и впрямь дело непростое, то трудновато будет работать с такой командой. Ну какой толк от пьяного нюхача?
А будь дело простым, Дербитто бы не стал трубить тревогу, тем более через синь. Не паникер Дербитто, и не дурак — дурак бы здесь столько лет не продержался. Или ворье в канаву пустит, или отставка пинком под зад — трудновато служить на такой тонкой грани.
Карета остановилась посреди моря света — не меньше сотни городских стражников оцепили трактир Пуго, и каждый при этом держал факел, или трубку цветка Ноха.
Сеул, выбравшись из кареты, направился прямиком к сточной канаве, там, у парочки тел, накрытых мешковиной, на корточках сидел Дербитто. Про начальника стражи местные поговаривали, что у него на затылке третий глаз, а возможно и четвертый, что походило на правду — не раз воровской люд норовил ему железо меж лопаток сунуть, но никому это пока что не удалось. Вот и сейчас толстячок оправдал репутацию, не обернувшись на подходящего дознавателя, четко и громко произнес:
— Господин Сеул, осторожнее, пожалуйста. Перед этой бойней дождь хорошенько вычистил мостовую — старой грязи почти не осталось. Так что не затопчите следы. Хотя чего это я вас учу — сами это получше моего знаете.
— Ох и кровищи тут! — выдохнул за спиной младший дознаватель.
— Риолин, просто пока постойте у кареты! — приказал Сеул. — Бигль, поработайте со следами, Гумби, записывай все и составляй карту места преступления. Начинай от двери трактира.
— Я бы посоветовал начинать отсюда, — предложил Дербитто. — Чем ближе к трактиру, тем больше следов… и тем интереснее они. Там все началось, а здесь все закончилось. И писать вам, ребятки, долго придется… очень долго. На каждого холодного, что здесь по округе валяются, по четыре бумаги положено — у вас ее может не хватить.
Сеул, встав у Дербитто за спиной, посмотрел, чем занимается глава стражи. Глава стражи занимался не очень эстетичным делом — внимательно разглядывал свежую коровью лепешку.
Дознаватель покачал головой:
— Ливень смел дневной мусор — что тут могла ночью делать корова?
— А кто их знает… коров… видать дела были у нее свои… коровьи. Нам до ее дел особого интереса нет, а вот то, что она здесь нагадила, это уже дело наше. Отменная улика… Взгляните, господин старший дознаватель — в дерьмо это наступил кто-то. Хорошо наступил, четко отпечатался — сапог отменно большого размера. Таких лап немного в округе, что сужает круг тех, кто способен был сотворить с этой лепешкой подобное. Мои ребятки были на месте чуть ли не через минуту, и не дураками оказались, успели до башни добежать, синь вытащили — у нас на каждой восьмой башне один колпак из учеников всегда дежурит. Так что город мы сразу прикрыли жестко, и знаете что? На внешних воротах схватили Пуго — бежал наш плут-трактирщик из города, на ночь глядя… потянуло его на сельскую местность. И думается мне, что сапоги у нашего Пуго будут в навозе и крови — лапа у него, что у медведя матерого.
Сеул с подчеркнутым спокойствием поинтересовался:
— Дербитто, мне кажется, что городскую управу ваши подняли по тревоге не для того, чтобы мы тут навозом любовались. Я вижу там пару тел, и кажется мне, что это не пьяные у канавы прилегли, а все гораздо хуже. Раз нас притащили сюда, значит, с тихими этими не все ладно. Я, конечно, понимаю, что умерли они не своей смертью, но ради пары тихих сюда бы все живое не согнали.
— Тихих тут не пара… вы, господин Сеул, еще в трактир не заходили. Но, в сущности, вы правы — я всю эту бучу поднял из-за этой парочки.
— Что не так с ними? Уж не принцев ли крови здесь прирезали?
— Хуже господин Сеул, все намного хуже… Взгляните сами.
Дербитто потянул за холст, продемонстрировал дознавателю голову покойника, вернул грубую ткань на место — нечего толпе на такое дело таращиться, пусть даже толпа эта состоит из одних лишь стражников.
Сеулу резко поплохело — и поплохело сильно. Поджилки противно задрожали, а слюна во рту мгновенно стала какой-то кисловатой, с металлическим привкусом. И очень сильно захотелось в уборную. Еле слышно, почти беззвучно, шевельнул губами:
— Зайцы…
— Да господин Сеул — они самые.
— Откуда… почему… Да что здесь вообще произошло?!
— Я бы и сам хотел это знать…
— Дербитто, это ваш район. И это моя ночь — я сегодня главный дознаватель по городу. Думаю, ты понимаешь, что это значит.
— Тут и дурак поймет — рассвет для нас может стать невеселым… и не только для нас… Оптом упакуют под холст всех, кто спрятаться не успеет…
— А эти… эти… уже знают?
— Если и знают, то мне об этом неизвестно. Да и какая теперь разница?
— И правда… никакой. Свидетели есть?
— Нет конечно — все разбежались. И я их очень хорошо понимаю… сам поглядываю в сторону ворот…
— Дербитто, нет для нас ворот… на дне моря достанут теперь, если что… Ну что же… Давай к управе — поговорим с этим Пуго… для начала. Если повезет, то на нем вопрос и закроем. Посмотрим на его сапоги…
— Ты можешь молчать. Или можешь говорить — говорить взахлеб, вспоминая даже те свои паскудные прегрешения, о которых давно позабыл. Можешь кричать на помощь. Можешь жаловаться. Можешь требовать, чтобы к тебе привели весь городской совет и всех шлюх, что отираются у Второй Стены, в придачу — не вижу разницы между вашими толстяками и этими сифилитичными дамочками. Никто не придет, и никому не нужны твои жалкие жалобы. И сам ты никому не нужен. Все что ты можешь теперь, это выплевывать выбитые зубы, и корчиться на полу, в луже крови, мочи и блевотины. Моча, блевотина и кровь, будут твои собственные — никто здесь тебя этим дерьмом снабжать не будет. И никто — никто тебе не поможет. На тебя сейчас плевать всем — абсолютно всем. Плевать со всех восьмидесяти восьми башен Первой Стены. И со всех шпилей королевского замка — я и сам не помню, сколько их там, но достаточно много.
Ты сидишь передо мною, потея от страха, но по сути тебя уже нет — ты никто, ты призрак, ты ошибка Судьбы, непонятно почему отравляющая воздух в этом подвале. Ты даже не умер — тебя попросту забыли еще до рождения твоего. Твое имя выкинули из памяти. А кто не выкинул, тот никогда его не станет вспоминать. А если и вспомнит, то вслух не произнесет. А если найдется тупой кретин, рискнувший произнести его вслух, то сделает это посреди пустыни, закопавшись поглубже в песок, и уткнувшись своей тупой мордой в огромную пуховую подушку. И сделает это тишайшим шепотом. И как только он это сделает, то немедленно обмочится. Обмочится так, что на этом месте в пустыне потом оазис возникнет. Уж больно страшно будет твое поганое имечко вслух произносить. И знаешь к чему я все это тебе, не родившемуся тухлому трупу, говорю? Потому что ты, по-моему, так и не понял, во что вляпался.