— Я должен допросить прямо сейчас. Без его показаний преступление может повториться в городе. Человек, который его покалечил, воспользуется временем и сможет от нас уйти.
— Ну, если должны… Возможно, он потеряет сознание, тогда сразу же зовите меня.
Броняк лежит на кровати в номере отеля «Континенталь». Моника ходит по комнате в чулках и черном эластичном поясе, просвечивающем через тонкую нейлоновую комбинацию.
— У тебя, наверное, с собой не только этот портфель? Где же остальные вещи? — спрашивает она.
— В камере хранения, — лжет Броняк. — Ты хорошо это придумала — мне с ключом пойти вперед, а тебя впустить позже.
— Я тебе уже говорила, Том, что понимаю толк в жизни.
— Ты не пожалеешь об этом, Моника. Ни о чем не беспокойся, мной ты будешь довольна. Через месяц приедешь ко мне, и я тебя там хорошо устрою.
— Посмотрим еще, что будет через месяц.
Моника садится рядом с Броняком.
— Тебе хорошо со мной?
— Ни с кем еще мне не было так хорошо. Я впервые встречаю такую женщину, как ты.
— Не врешь?
— Убедишься.
— Ну и мирово. Ты тоже первосортный парень. Я обожаю таких парней.
Передо мной весь в бинтах лежал Бронислав Шыдло, ветеринар из Колюшек. Только на этот раз глаза его — были мутными, а брови стянула гримаса боли. Я махнул дежурившему здесь капралу, и тот вышел из комнаты.
— Ну вот мы и встретились, — сказал я ветеринару.
— Этого никогда бы не случилось, если бы не подлец…
— Кто?
— Тот, что меня… А вообще — зачем вы меня разыскивали? Я ничего не сделал. И не хочу с вами разговаривать.
Я придвинул стул к самой постели и сел, касаясь коленями изголовья.
— Это вы только что спорили за дверью с врачом? — спросил Шыдло. — Он там кричал что-то, вроде «не согласуется с состоянием раненого». Что не согласуется?
— Врачебная этика, — сказал я. — Он не хотел говорить вам всю правду.
Шыдло приподнял голову. Он следил за движением моих губ, как человек с поврежденным слухом.
— Мы разговаривали о ваших ранах, — продолжал я. — У врача нет никаких иллюзий насчет вашего состояния здоровья. Я просил сказать вам правду, чтобы вы могли хоть в последние двадцать — тридцать минут жизни…
— Двадцать — тридцать минут…
— К сожалению. Этот ваш подлец…
Голова ветеринара снова упала на подушку, он тяжело дышал.
— Ну и сукин сын, — прошептал он с ненавистью, — сволочь, мерзавец…
Он повернулся ко мне, его лицо налилось кровью, жилы на висках набухли.
— Ну вы сами скажите! Эта паршивая гнида меня оглушила, так? Он мог забрать мой паспорт, мою машину! Мог или нет? Я бы его уже не догнал, не заложил. Ну скажите, зачем это ему было нужно? Зачем он меня пырнул? За что?!
Не обращая внимания на боль, усиливавшуюся при каждом движении, Шыдло закрыл лицо руками и замотал головой. Он был в отчаянии.
— Я всегда знал, что Броняк способен на это! — сказал я. — Вы были знакомы с ним дольше меня и могли предвидеть, чем все это кончится.
— А что вообще можно предвидеть? Не будьте наивным! Предвидеть нельзя ничего, никогда… — Он удивительно легко приподнялся, опираясь на локоть. — Прошу вас, скажите правду, неужели мне осталось жить только двадцать минут? И не удастся ничего сделать?
— Возможно, тридцать. Вы сами знаете, что можно сделать — инъекцию какого-нибудь возбуждающего наркотика или другого средства для поддержания работы сердца. Но зачем продлевать агонию?
— Что за сволочь, — с ненавистью выкрикнул Шыдло, — что за проклятая сволочь! Я бы никогда не сделал с ним такого. Значит, всего двадцать минут…
Я поднялся со стула.
— Может пригласить доктора? Он подтвердит то, что я сказал.
— Останьтесь, — уже спокойнее сказал Шыдло, — и садитесь. Я знаю, что это правда. Доктор мне сказал другое, наверное, поэтому мне и стало немного лучше. Эти врачи никогда не говорят правды. Разве они скажут кому-нибудь, что у него, к примеру, рак? Я всегда был против такой лжи. Он, видимо, думал, что эти сказки об исцелении заставят меня говорить? Должно быть, его в местной милиции подговорили. Не дождутся!
— Вы не хотели бы передать что-нибудь семье или…
— Да, у меня есть дочка. Но я ей уже не нужен. Да и кому может быть нужен человек, которому осталось двадцать минут жизни? Вы и так не сможете меня посадить… Слишком поздно и для вас, и для меня… Я сейчас только об одном мечтаю — чтобы вы прикончили эту сволочь. Чтобы вы его… этого скота. Ну для чего он бил ножом?