"Барсы" затряслись от хохота. Им раскатисто вторили азнауры. Не выдержав, отцы церкви прикрыли рты шелковыми платками и тихо всхлипывали от накатившегося на них смеха.
Князья безмолвствовали. Они теперь поняли: недаром Моурави надел наряд побежденных им стран, недаром опоясался грозным оружием чужих земель. Что можно противопоставить ему?
Липарит с тоской, но невольно и с одобрением разглядывал "барсов". Так вот они какие?! Их настоящий облик страшнее, хотя и блещет красотой.
Среди общего шума поднялся Трифилий:
- Если враг под защитой гиен проберется в удел иверской богоматери Кахети и Картли, мы на него "барсов" выпустим. Будет радость великая. Во славу церкви без остатка растерзают, яко львы грешника. И еще вымолвлю: церковь своему сыну Георгию во всем поможет. Так святой отец благословил утвердить.
- Аминь.
- Аминь! - повторили церковники.
Князья выразительно переглянулись. Эмирэджиби рванулся вперед:
- И наши знамена последуют за Моурави... уже порешили.
- И кахетинцы. Князья и азнауры согласны.
- В чем согласны? - Саакадзе удивленно оглядел кахетинцев.
- На постоянное войско.
- Сколько обязанных можете выставить? - сверкнул глазами Саакадзе.
- Моурави, не только обязанных, своего сына к тебе пришлю учиться.
- Что я тебе - амкар, что ты мне сына в ученье отдаешь!
- Хо... хо... хо!.. - покатился со смеху Зураб.
Хохотал и Газнели, вытирая глаза. Хохотали азнауры, нарочито громко, задористо.
- Я прямо спрашиваю, сколько очередных обязанных могут выставить кахетинские князья? Было с излишком времени сосчитать.
- Семь тысяч, Моурави, - не без гордости ответил Андроникашвили.
- Семь? А если шах Аббас пальцем шелохнет - сколько сарбазов в Кахети вторгнутся? Не знаете? А я знаю: сто тысяч!
Словно лес зашумел в палате.
- Моурави, сам знаешь, двести тысяч угнал проклятый шах в Иран.
- Мы от тебя помощи ждем, Моурави!
- Знаю. А чего ради я буду помогать? Что я - собираюсь в Алазани форель ловить? - и под дружный смех сурово продолжал: - Сейчас время меча и аршина. В моем разговоре с кахетинцами я применю аршин - дабы помочь мечом... Если сторгуемся, не страшны и двести тысяч сарбазов.
- Что пожелаешь, Моурави? - спросил Оманишвили.
- Временное объединение Кахети и Картли. Усиление двух царств общим войском, высшим Советом князей, малым Советом азнауров, торговым Советом купцов... Все дела решать совместно на пользу отечества.
Ни один шорох, ни одно слово не нарушили огромного молчания. Так перед грозою умолкают горы, перед битвой, на один неуловимый миг, замирает вскинутый меч.
Картлийцев охватил порыв воодушевления. Они повскакивали с мест, готовые к дружеским объятиям. Перемешались куладжи князей, азнауров, словно пронесся многоцветный поток. Липарит восторженно крикнул:
- Да живет Грузия!
Кахетинцы продолжали испуганно молчать. Это несколько охладило картлийцев. Палавандишвили смущенно опустился в кресло, за ним в замешательстве последовали остальные.
Оманишвили поднялся, оглядел зал. Он не мог сказать, показалось ли ему или нет, но кахетинские азнауры словно уже слились с картлийскими. Даже улыбались они одинаково, даже мех на куладжах ерошился одинаково, как их усы. Он перевел взгляд на кахетинских князей, но у них не нашел поддержки: лишь растерянность и недоумение.
Настороженный зал выжидательно молчал. Что сказать? Так бывает, когда едешь над пропастью, - конь начинает слезать со скользкой тропы, и одна мысль охватывает всадника - уцепиться за острый камень, за куст, за тропинку.
- Моурави, говоришь: "временно"? На какое время?
- Пока царь к вам не вернется.
Духовенство зашуршало рясами, глаза блестели из-под надвинутых клобуков и митр. Сбывалось давнишнее желание - подчинение кахетинской церкви картлийскому католикосу.
Кахетинцы продолжали изумленно взирать на Саакадзе: "Ца-арь?! Какой царь? Разве собирается вернуться? Может быть, полководец шутит? Непохоже, лицо неподвижно, как мрамор".
- Ведь временно, чего опасаются? - хитро прищурился Цицишвили.
- Одолжила сорока у орла клюв, а вернуть забыла! - насмешливо процедил Газнели.
Молчание длилось слишком долго, писцы покусывали перья. У дверей дежурный князь Тамаз Магаладзе сменил сабельщиков.
Саакадзе обратился к кахетинцам:
- Предполагал, князья, дружески примете протянутую руку помощи: одним вам не подняться из руин. Надо твердо решить - на коне или под конем? Что ж, подумайте, посовещайтесь... Может, два дня будет довольно? - И Саакадзе спокойным шагом направился к выходу.
Он хотел уйти один, в покоях Газнели его ждали Русудан и Хорешани. Но его тесно окружили не в меру взбудораженные картлийцы. Им хотелось говорить еще и еще. О чем? О расширении царства, о присоединении заброшенной Кахети, хотелось уже вымеривать, делить, подсчитывать и... Нет, пусть Георгий скажет - прочно ли? Временно? Это невозможно! Навсегда! На века! Князья то возбужденно жестикулировали, подкидывая слова, словно мячи, под самый потолок, то в упоении понижали голоса до хриплого шепота.
- Георгий, а что, если правда царь вернется? - спросил Липарит.
- Ты о ком, князь?
- О Теймуразе Кахетинском.
- Что ж, друзья, приветствовать советую - настоящий царь. Непримиримый враг шаха Аббаса. Сильный десницей, владеет мечом и пером, - медленно протянул: - Величие трона подымет, блеск царству вернет, потом - Багратид: не надо династию менять...
Князья замерли, как в столбняке. Через овальное стекло Охотничьего зала блеснуло уходящее солнце. Где-то жужжал шмель, ища выхода. За чинарой олененок настойчиво звал мать.
И сразу, точно сговорившись, князья бросились друг к другу. "Христос воскресе! Воистину! Воистину!" Лобызались троекратно. Лишь один Зураб продолжал, как приросший, стоять на месте. Цицишвили, задыхаясь, вцепился в него:
- Князья, ко мне! Ко мне пожалуйте! Возможно ли?! Не сон ли?! Князья, други! "Блеск царству вернет..."
На третьем дворе суматоха. Конюхи выводили фыркающих и отбрыкивающихся коней. Копейщики то и дело распахивали ворота. Вихрем вылетали без вина опьяненные всадники. Они мчались в новый дом Цицишвили. Два дня! Все решить! На все решиться! Моурави... Нет! Католикос!..
Когда Саакадзе вошел в покои Газнели, там уже сидел Трифилий. Он поспешил сюда - успокоить прекрасную Русудан. Чуть дрожащей рукой она протянула навстречу Георгию чашу холодного вина.