И никто, даже чубукчи, не смел сказать князю, что ливень захлестывает его...
Предрассветный туман сползал с Черной скалы. Зыбкие седые пряди легли на плечи Шадимана.
В замок возвращался он не спеша, как с прогулки, не прячась и не всматриваясь в даль.
Замерла Марабда, в смертельном испуге ждали слуги, но Шадиман ни на кого не взглянул. Он даже прошел мимо истерзанного, в кровоподтеках и синяках, Раждена, пытавшегося что-то ему рассказать. Торопливо вошел в покои и внезапно приказал чубукчи выбросить лимонное дерево на задний двор. Он сам поставил на место, где стояло деревцо, низенький столик с шахматной доской. Затем, опустившись в кресло, принялся сам с собой играть в "сто забот", стараясь проникнуть в сложные ходы жизни.
Замолкли пандуристы, утихли песни, оборвался смех, Метехи погрузился в тишину.
В покоях, где некогда Тэкле пленяла Луарсаба звуками чонгури, договариваются Моурави с царем Имерети, владетелями Гурии, Самегрело, Абхазети.
Крепко закрыты двери, вдоль наружных стен Димитрий расставил ностевцев, личную охрану Моурави, а у главного входа застыл Эрасти.
Возле Моурави Даутбек, Ростом, Дато - зорко поглядывают на окна, прислушиваются к шорохам. Нет, тихо! Не подслушивают лазутчики, не любопытствуют князья.
И все же говорили приглушенно, и от этого каждое слово приобретало особое значение. Вырешено многое, предел желаний иверийских царей "от Никопсы до Дербента" - уже казался недостаточным: Трапезунд, Эрзурум, Ереван, Казвин, Ширван-Шеки, туда, в глубь Ирана, в глубь Турции... А потом! Потом, наподобие Китая, возвести вокруг грузинских царств великую каменную стену в сорок пять аршин высоты и пять ширины и раз навсегда покончить с магометанской опасностью.
За горами тушин, абхазцев, за высотами Дарьяла цепью протянуть грозные крепости с пушками на башнях, с пищалями на выступах - огненного боя будет много. В Носте уже создается амкарство пушкарей, ностевцы рыщут в поисках взрывчатого песка. В Русию он, Моурави, пошлет верных людей с просьбой прислать мастеров пушечного дела и пищального, а также отправит способных амкаров познать это наиважнейшее для грузинского войска дело... А за море поедут послы укрощать Стамбул. Пусть владетели готовятся к большой войне, доспехи, бурки, седла, зерно, вино надо положить в запас на пять лет, ибо, когда от каждого дыма уйдут молодые воины, трудно будет содержать постоянные дружины в довольстве на виду у врага.
После поражения магометанского мира и утверждения новых отвоеванных границ не придется Имерети, как теперь, украдкой, опасаясь турок, добывать в своих горах серебро и камни; не придется Самегрело из-за страха перед вторжением турок, жаждущих золота, оставлять в бездействии свои рудники и этим лишать себя обогащения; не придется Абхазети укрывать в пещерах серебро, свинец и розовую пальму.
Долго еще развивал Моурави величественные замыслы перед потрясенными владетелями. Будущее манило и восхищало. Моурави добился согласия на подготовку к "большой войне", определил срок в два года. И никто не возражал, когда он потребовал присылки в Картли в течение шести месяцев, для слияния с постоянным войском, от Имерети двух тысяч конников, от Гурии и Абхазети по тысяче, а - к гордости Левана - от Самегрело трех тысяч.
Решено очередных сменять ежегодно, после каждого Жатвенного месяца.
Еще о многом заманчивом говорили пять правителей. Затем клятвенно скрестили мечи и рыцарским словом обещали быть верными союзу и хранить все до времени в тайне.
Заканчивая совет, Моурави объявил, что отцы церкви постановили венчать на объединенное царство Теймураза Кахетинского. Владетели поздравили Моурави с удачным завершением кахетино-картлийского бесцарствия.
Пышно проводил Тбилиси царственных гостей. Под звон колоколов попрощались с ними молодожены, отправляясь в замки Мухран-батони и Эристави Ксанского.
Кончались празднества, наступало суровое время воина, купца и амкара.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Весна ворвалась неожиданно. В первый день февраля удод прокричал призыв. Старики говорили: "Совсем как пятьдесят лет назад, когда османы пленили Симона Первого. Встали люди, а вместо снега - белые розы на кустах".
Жадно прильнула Хорешани к фиалкам - вестникам возрождения любви и солнца. Для нее Дато собрал их в мцхетском лесу. Вместе с цветами вошла в дом радость: Дато вернулся невредимым из путешествия в Гонио. Больше незачем будет скакать в это опасное, кишащее башибузуками место: царь Теймураз согласился на все условия Георгия Саакадзе. Когда Дато привез после второго посещения Гонио ответ Теймураза, Саакадзе не совсем остался доволен туманными обещаниями. Семейные празднества и переговоры с владетелями затянули соглашение с Теймуразом. Но никакие события не могли повлиять на решение Саакадзе добиться от царя клятвенных заверений.
Нетерпение гнало в Тбилиси советников кахетинского царя. Но сколько ни убеждал Вачнадзе, сколько ни клялся Андроникашвили, сколько ни ручался и ни упрашивал митрополит Никифор, - Саакадзе твердо заявил: "Пока царь Багратид Теймураз Первый не поклянется в церкви не нарушать установленной военной и торговой жизни в Кахети-Картли - воцарение не свершится".
В третий раз Дато и Гиви тайно выехали в Гонио. Наконец в присутствии всего двора, в каменной церковке над ревущим Чорохом, Дато Кавтарадзе, посланник Великого Моурави, объединителя двух царств, принял клятву царя Кахети Теймураза Багратида. Священник переписал клятву на пергамент, подпись царя скрепил митрополит.
Конечно, не очень верил Саакадзе таким клятвам, но все же это лучше, чем воздушные слова.
Предстояло еще одно тяжелое дело. Пора намекнуть Кайхосро о своевременности его отречения. Мдиванбеги, да и князья, догадывались о разговорах правителя с Моурави, но доколе ждать?
Не особенно охотно в это утро въехал Моурави в Метехский замок. К счастью, старый Мухран-батони отсутствовал. Саакадзе осторожно заявил, что скоро может настать долгожданный час заветного желания благородного Кайхосро: Теймураз, увы, возвращается в Кахети, и поскольку Картли и Кахети объединены, церковь желает венчать царя во Мцхета сразу на оба царства.