Какое-то мгновение она не решалась. Затем она взяла письмо и засунула его в сумочку. «Если это так важно для тебя, я это сделаю».
Я был удивлен и рад тому, что она не задавала вопросов, принял ее согласие как освобождение.
— И ты не пожалеешь об этом, Ханни, — заверил я, — это письмо устранит все разногласия. Через два, три дня они должны меня выписать. Позвони мне сразу рано утром в понедельник…
— Хорошо, — сказала она, — я сделаю все, чтобы помочь тебе.
— Спасибо, Ханни. И больше никому ни слова. Дело должно остаться между нами.
Она пообещала это. В порыве моей радости я прижал мою жену к себе и поцеловал ее. Еще два дня. Вид транспорта должен был окончательно убедить ее. Когда сестра объявила конец времени посещений, у меня было чувство такого воодушевления, словно я стою перед новым, чудесным началом моей жизни..
В первый раз я с благодарностью выпил успокоительное, которые мне протянула сестра Хильдегард. В обе ночи мне удалось сносно поспать и в воскресенье с некоторым спокойствием посмотреть на драматический перелом.
Рано утром в понедельник я вскочил в шесть часов, снова принял таблетки. В это время первый автобус уезжал в город. Около семи часов я ожидал ее звонка. Было восемь, девять часов. Профессор Гразме посетил меня. Он настоятельно осведомился о моем самочувствии. Мои заверения, что я чувствую себя отлично, он удовлетворенно принял к сведению, правда сказал, что Nervus sympathicus еще нуждался в определенном отдыхе. Я подумал о Йоханне, она уже давно должна была позвонить.
Понедельник прошел в страшном неведении. Она не позвонила. Я проглотил таблетки, немного поклевал то, что мне принесли на полдник и делал самые сумасшедшие предположения. Ночью меня дважды разбудили кошмары. Мне снилось, что моя жена вместо меня села в транспорт и полетела на шестую луну.
И на следующий день Йоханна не объявилась. Я воспользовался телефоном доктора Калвейта, позвонил моей жене. Ее не было дома. Телеграмма, которую я отправил его в поздний полдень, осталась без ответа. Впервые у меня было такое чувство, что действительно болен.
Наконец, через четыре дня после ее посещения, сестра принесла мне письмо. Дрожа от волнения я прочел отправителя. Письмо было от Тео. Он писал:
«Ганс, мученик! Что за история? Парень, пожалуй, ты всех нас поставил на уши. Но самой сумасшедшей была новогодняя ночь. Я был просто поражен, когда мальчишки вернули мне Вальди, по которому я уже сыграл траур. Бедняга почти оголодал, съел сразу три котлеты. Ты действительно мог бы подписать мне открытку. Ты же знаешь, что я — могила.
Как я все это вижу, ты слишком много взял на себя, старина. Ну да, там где любовь, я не хочу вмешиваться, все, могу я, как твой старый друг, пожалуй, дать тебе совет. Вот, что я скажу тебе: Забудь женщину, сделай мертвую петлю и снова вернись на землю.
Недавно я встретил твоего шефа. У него для тебя заказы, заказы (одних только выставок три). Как только ты снова встанешь на ноги, я проведаю тебя.
Еще кое что, Ганс. Я говорил несколько дней назад с твоей женой. Она беспокоится о тебе. В понедельник она поедет в Лейпциг. Ты узнаешь, что она семь дней назад заняла должность в Интертексте.
На сегодня хватит. Держи хвост пистолетом!
Твой Тео
P.S.: До лета мы хотим увидеть тебя в форме. Молочный поросенок уже заказан.
Вышеназванный»
У меня было такое ощущение, что комната вращается вокруг меня. Ложь — ее обещание, что она переночует в Маник Майя, ни слова о ее новой должности. Волна моих тихих надежд ударила меня. Может, в конце она даже открыла и прочла мое письмо? Я не мог поверить в это, это не было похоже на нее. Только одно было ясно наверняка: Йоханна никогда не поверит в то, что я пережил.
Теперь у меня был только один выход. Мне должно было удастся убедить профессора в моей безобидности. Не хотел ли он выписать даже «Изобретателя»? Я решил сбросить с себя дурацкий колпак.
XXII
Сестра Хильдегард пригласила меня на личный прием к профессору. Он не торопился, и только двумя неделями позже изволил выслушать меня.
Его кабинет находился этажом выше. Это было большое, внушительное помещение с солидной библиотекой и мощным письменным столом. Натюрморт на стене вызывал аппетит: индюк свисал со стола, в бокалах искрилось красное вино, рядом лежал хлеб и сыр. Масляное полотно напомнило мне в неподходящий момент кутеж на шестой луне.