Выбрать главу

На рынке я купил двух петухов, клетку для них, коробку цветочных и овощных семян и букет альпийских фиалок для Ауль. От пары птичек я вынужден был отказаться. Денег как раз хватало на полкило кислых конфет, которые Ауль хотела прихватить для своего отца, и на обратную дорогу в Маник Майя.

XXVI

Ауль с нетерпением ждала меня. Она оценила мои покупки, высказала удовлетворение по поводу петухов в слишком узкой клетке, на которых нельзя было посмотреть без жалости. Ауль хотела усыпить их на борту и продезинфицировать.

Я озабоченно обдумывал, каким образом я мог щадяще преподнести ей свое мое решение. Я дал ей конфеты для отца и альпийские фиалки и был удивлен тем, как сильно она обрадовалась моему вниманию.

— Как хорошо, что ты подумал обо мне, — тронуто сказал она. — Таких цветов я никогда еще не видела.

Она открыла стенной шкаф, нашла там вазу. На верхней полке, небрежно положенные, между уложенными банкнотами мерцали камни. Цена старого крестьянского дома в одно мгновение взлетела до небес, словно шикарная вилла. Рядом Фритцхен изучал петухов. Когда я спросил его, знает ли он теперь, в чем разница, он ответил отрицательно. Ему эти научные знания не были запрограммированы.

Ауль хотела знать, почему я не принес еще и пару птичек. Я рассказал ей о моем сумасшествии, которое стоило мне всех денег, еще раз насладился сомнабуличным состоянием моего расточительства.

К моему удивлению, знаки моего великодушия не вызывали у нее одобрения. Хотя, она не упрекнула меня, но ее лицо стало вдруг необычайно задумчивым.

— Почему ты смотришь на меня так укоризненно? — обеспокоено спросил я. — Я должен был принести деньги обратно, или ты злишься, потому что я не принес птичек?

Она задумчиво засмеялась. «Нет, ты достаточно много принес, и деньги нам действительно не нужны. Я только не понимаю, почему ты их раздарил».

— Я и сам толком не знаю. Мне это просто нравилось, возможно, взрыв чувств…

Она молчала. У меня было такое впечатление, что она не одобряет мое настроение, склонное к пожертвованиям. Спустя мгновение она обняла и поцеловала меня, потянула меня к софе. Я подумал: Сейчас уже восемь часов, самое позднее, через четыре часа приземлится транспорт, ты должен сказать ей сейчас…

— Зима вовсе не так прекрасна, как ты мне ее описывал, — сказала она. — Фритцхен находился сегодня снаружи несколько часов, должен был определить местоположение транспорта, при этом его центральный процессор замерз.

— Ну да, Фритцхен… Если бы ты осталась здесь подольше, я бы показал тебе, как прекрасна зима. Но ты отгораживаешься от всего… Смотри, Звездочка, если бы ты осталась еще хотя бы на две, три недели… Я бы показал тебе музей Пергамон. Там ты можешь снова найти эпоху твоего отца — Мумии и всякое такое…»

Целую вечность она молча смотрела на меня. В моей просьбе, в сущности, содержалось все, что я хотел и должен был сказать ей. Это было для Ауль, пожалуй, слишком неожиданно, потому что она только лишь ответила грустным голосом: «Мумии — ты знаешь, что я не могу остаться здесь».

Совсем рядом раздавалось тиканье часов с кукушкой, время от времени петухи издавали несколько звуков. Наша беседа словно прервалась. Меня сразу бросило в жар. Догадывалась ли Ауль, о чем я думал? Я взял ее руку. «Звездочка, я много часов думал обо всем… Мне ужасно печально и я не знаю, как я сказать тебе это…»

Почти весело она ответила: «Ты это уже сказал, Ганс. Я понимаю тебя; это, пожалуй, жестоко и неприемлемо хотеть вырвать тебя из твоего круга».

Удивленно, но и с облегчением, я спросил: «Ты можешь читать мысли, Ауль? Я же еще не сказал тебе ни слова».

Она занялась обогревателем, склонилась над ним и что-то регулировала. Ее длинные волосы ниспадали на ее плечи. Не поворачиваясь, она ответила: «Когда ты рассказал мне о своей прогулке по городу, я догадалась о причине твоего настроения. Большая радость порой берет свое начало в сомнении…»

Она снова села рядом со мной, склонила голову на мое плечо. «Это хорошо, что ты не руководствуешься уважением», рассудительно продолжила она свою мысль. «Было бы ужасно, если бы мы ступили на борт с ложью». Объективность и спокойствие, с которыми она излагала мне свое мнение, могло бы послужить поводом для радости. Я совершенно зря беспокоился. Но Ауль приняла к сведению мое решение, как если бы это было само собой разумеющимся, что мы расстаемся навсегда. Ее безразличие расстраивало меня.

— Как я вижу, тебе совершенно безразлично, что я остаюсь здесь.