Ауль не отвечала.
— Звездочка, одно твое слово, и транспорт совершит посадку через несколько дней или недель…
— Что это бы изменило? К чему откладывать неизбежное?
И в этом она тоже была права. Дни или недели — это только бы оттягивало часы прощания. Но откуда у нее вдруг сразу появилось это мучительное самообладание и холодную объективность? Она забыла все то, что мы говорили друг другу, что чувствовали? Эта ее мысль о неизбежном расставании глубоко тронула меня. Сейчас, когда этот момент неудержимо приближался, я осознал, сколько она для меня значила. Мне причиняло боль то, что я не слышал от нее слов сожаления. Я хотел выразить ей мои ощущения, но ее поведение сбивало меня с толку; я не находил слов, которые могли бы передать мои чувства.
В комнату неожиданно зашел Фритцхен, монотонно сообщил параметры траектории транспорта. Ауль приняла их к сведению без комментариев и снова выпроводила его.
Молчание. Нам больше нечего было сказать друг другу? Тиканье часов с кукушкой в соседней комнате нервировало меня. Я встал, вышел и остановил часы. Как жаль, что нельзя остановить и время, пришло мне на ум, те счастливые мгновения, которые никогда не вернутся…
Когда я вернулся в комнату, я на мгновение потерял равновесие. Ауль лежала на софе, спрятала лицо в подушках и безудержно рыдала. Никогда я не видел ее такой дрожащей и потрясенной. Растерянный, я подсел к ней.
Нас связывали вместе радости жизни, теперь объединяла боль прощания. Она потребовала от нас дисциплины, заставляла наш разум, наши чувства держаться в рамках. Многого бы и не потребовалось, и я бы снова отказался от своего решения.
Когда Ауль начала что-то говорить, я сказал: «Ауль, любимая, мы оба связаны тысячью нитей к своему миру. Мы возвращаемся в них обратно и берем с собой тайну в неизвестное будущее. Месяцы нашей близости стоят больше, чем все сокровища Земли и шестого спутника.
Замешкавшись, Ауль ответила: «Ты будешь дальше жить во мне, пока я буду мыслить. Я благодарна тебе за все. Безбрежная любовь есть, наверное, только в ваших сказках и легендах».
— То, что мы пережили, было сказкой. Если бы я только мог поддерживать с тобой связь, но там, куда ты возвращаешься, все еще царит разум. Для тебя пройдет год или два, затем это настоящее уже будет принадлежать далекому прошлому. Твои воспоминания будут относиться к давно умершему человеку».
— Я это знаю, — сказала она, — но не только на «Квиле» царит разум. Мы оба пошли у него на поводу, несмотря на нашу любовь. Так лучше: останавливаться в чувстве и выражать себя только в чувстве — недостойно человека.
Мы оба старались, трезво оценивать наши ощущения. Это помогало нам пережить мучительные минуты прощания. Для того, что мы действительно хотели сказать друг другу, больше не нужно было слов. Вокруг нас глубокая тишина, достойное молчание, в которой было слышно только биение наших сердец. Прощание навсегда, и все же не смерть. В неизбежности была утешительная определенность, что прошлое, настоящее и будущее связывали нас через незримый мост до самого нашего конца. Каждое будущее однажды должно стать настоящим, каждое настоящее — прошлым.
В то время как мы сидели молча в тесных объятиях, я вспомнил о волнующем разговоре с Ме и, особенно, о замечании, смысл которого я тогда не сразу смог понять. «Обернись назад в прошлое, и ты узнаешь себя и предчувствуешь свое будущее…» Сейчас, в это торжественное мгновение прощания, я понял его. И теперь я знал, что он поймет мое решение и будет уважать его.
Мне словно сыпнули соль на рану, когда вдруг вошел Фритцхен и бесцеремонно объявил: «Транспорт прибыл».
Ауль убрала руки, приподнялась. Ее бледное лицо напомнило мне о страшном мгновении в лабиринте туннелей шестой луны. Тихим голосом она отдала по переговорному устройству распоряжения команде, затем попросила Фритцхена доставить обогреватели и покупки на борт. Неспособный думать о чем-нибудь разумном, я тоже встал и вышел на улицу. Матовым блеском транспорт выделялся на фоне снега.
Мы держались за руки. Снег на лугу сковывал наши шаги, но силуэт транспорта неотвратимо приближался. Когда нас разделяло еще несколько метров, Ауль остановилась. «Ганс, любимый…», сказала она, и я приготовился к чему-то невероятно важному, но она продолжила свое вступление: «В твоем доме сейчас станет очень холодно. Оденься потеплее, чтобы не простудиться».
— Я не забуду твой совет до самого конца, — ответил я. Это было удивительно, как она подавляла в себе бурление чувств, и я с благодарностью подыгрывал ей. Транспорт вблизи показался мне хищной птицей, которая хочет вырвать сердце у меня из груди.