Если результат был терпимым, у меня появлялось приятное чувство, будто я держу на поводке собственную свору писак. Просвещенный монарх, обладавший абсолютной властью. Я был приличным шахматистом, но еще лучше я играл живыми фигурами. Мне нравилось дергать за веревочки и наблюдать, как кривляются гордые авторы. Было приятно видеть, как они кружатся в танце.
Хотя мое ремесло и не числилось в профессиональных регистрах, я решил, что оно заслуживает какого-нибудь названия. На большой папке с копиями сюжетов, которые уже нашли покупателя, я однажды вывел: «Помощь писателям». Это было смелое название.
Успех моего дела зависел от доверительных, с глазу на глаз, встреч с писателями в моей квартире или где-нибудь в городе. Мне приходилось работать одновременно с несколькими лучшими друзьями, а это требовало известной ловкости. В результате я получал много приглашений на вечера и уик-энды, даже слишком много.
Наладив связь, я уже больше не навязывал клиентам свой товар. Как только у них возникала нужда в новом материале, они сами приходили ко мне, «доброму дядюшке». И попадали в еще большую зависимость от моих поставок. Некоторые вовсе переставали думать сами, поняв, что в любое время я могу снабдить их забавными находками из своего калейдоскопа. У них как будто выдувало мозги, они жаловались, что чувствуют себя опустошенными.
Их зависимость от меня не доставляла мне радости, но я на это жил. Я жил благодаря тому, что рыба попадалась на мой крючок. Я не продавал гашиша или ЛСД, дешевых контрабандных сигарет или алкоголя. Я торговал фантазией, безобидной фантазией. Но она была ключом к известности, ключом к чему-то такому сложному, как постмодернистская идентичность.
Если я встречал нуждающегося во мне клиента в большом обществе, он иногда отводил меня в угол в прихожую, а бывало, и в туалет. Нервно оглядывался по сторонам и шепотом излагал мне свою просьбу: «Не найдется ли у тебя чего-нибудь для меня, Петтер?» Или: «У тебя есть что-нибудь сегодня?» Или даже так: «Как думаешь, могу ли я получить у тебя что-нибудь за тысячу крон?»
Я мог предложить что угодно, любого жанра и на любые деньги. Простая идея, дающая толчок мысли, стоила, разумеется, гораздо дешевле, чем, например, фабула романа, не говоря уже о детально разработанном сценарии. Я продавал незаконченные стихотворения и части новелл — разделив новеллу на три куска, я продавал их трем разным писателям. Я делал это не для того, чтобы побольше заработать, а только ради забавы.
Иногда я сочинял сюжет, имея в виду определенного покупателя. Одну из таких скроенных на заказ историй я продал за изрядную сумму молодому человеку, которого встретил в «Клубе 7» несколько лет тому назад и который уже достиг известного успеха благодаря полученным от меня заготовкам. Как и во многих других, в нем угадывалось что-то от хиппи — интереса «Битлз» к мистике Востока, кроме того, он был антропософом. Мне понравилось, что он к тому же разбирается в философском материализме, начиная от Демокрита, Эпикура и Лукреция и кончая Гоббсом, Ламетри, Гольбахом и Бюхнером. Он признался, что сейчас ему совершенно не о чем писать, но он использует этот вынужденный простой для изучения Бхагавадгиты в поисках возможного моста между материалистическим и спиритуалистическим мировоззрениями. Сюжет, который я разработал специально для него, вращался вокруг этих вопросов, я дал ему рабочее название «Константа души». Привожу вкратце эту историю.
Спиритуалисты оказались правы, и, если на то пошло, материалисты тоже. И дуалисты разного толка, и верящие в реинкарнацию тоже имеют все основания пропустить по рюмочке.
Когда численность населения Земли приблизилась к двенадцати миллиардам душ, в маленьком боливийском горном селении на берегу большого озера Титикака родился необычный ребенок. Его звали Пабло, он был необыкновенно красив, а в остальном ничем не отличался от всех детей. Он громко плакал, как большинство младенцев, и обладал всеми способностями и инстинктами. Когда он подрос, окружающим стало ясно, что у мальчика отсутствуют все духовные качества. Он стал предметом многочисленных неврологических исследований, и все они подтвердили: у Пабло нет никаких органических поражений мозга, нарушения чувственного восприятия у него тоже не наблюдалось, а читать и считать он научился намного раньше всех своих сверстников. Однако души у него не было. Пабло был пустым футляром, оболочкой без плода, шкатулкой без драгоценностей. Он не обладал тем, что называют «многогранными развитыми духовными способностями», — это понятие вообще имеет идеологическую окраску, поскольку предполагает, что духовные способности могут «развиваться», подобно физическим или любым механическим процессам. Бичом Пабло было то, что он вообще не обладал никакими духовными качествами, в результате чего мальчик рос как некое человекообразное животное, лишенное совести и способности заботиться о ближних. Его не интересовало даже собственное благополучие, он жил от мгновения к мгновению, как запрограммированный робот.