Элиар помотал головой.
Боги, да что это со мной?! Всего месяц назад сказал бы, что такого не бывает. Что его, Хранителя Трона, никак не могла заинтересовать эта двуличная девчонка; и вряд ли она сумела бы вызвать в нем хоть капельку желания. Не привлекла бы, даже танцуя в голом виде на столе…
Но вот она сидит рядом, и в крови словно пожар бушует. Да так, что порой трудно сдерживаться, а в голове табунами гуляют нескромные мысли. Недаром он весь остаток ночи не спал, ворочался и тихо проклинал ее коварный доспех, склепанный дурным гномом словно нарочно, чтобы соблазнять и покорять. Затем целый день изводил себя нескончаемыми вопросами, беспрестанно сомневался, гадал, с нетерпением ожидая, когда Гончие исчезнут со двора. А потом караулил ее, как малолетний романтик, возле фонтана, надеясь непонятно на что и страшась неизвестно чего. Потом он, наконец, ее нашел, убедил не гнать в шею. Попытался принять ее игру. А теперь сидит бок о бок, как дурак, боясь чего-то и едва не краснея. Точно, дурак. Шестисотлетний ушастый дурак. Но он бы рискнул и дальше смотреть в эти необычные глаза, рискнул бы даже коснуться ее гладкой кожи, не смотря на предостережение, поддался бы искушению, что с каждой минутой становилось все сильнее… даже руку протянул, чтобы быть в этом уверенным… и вдруг не смог: ее взгляд внезапно ожег ледяной стужей и заставил замереть на месте.
Я их просто убиваю… — так она сказала недавно. И в этом слышалась какая-то жутковатая истина. Нехорошая, настоящая, но пока непонятная правда.
— Ты — воин, Элиар, — неестественно ровно продолжила Гончая, словно не замечая его смятения. — Хороший, опытный воин, который многое видел и многого достиг. Ты много убивал и много раз сам был на пороге смерти. Твой меч выкован лучшими оружейниками Светлого Леса. Он остер, как бритва, очень прочен, долговечен и почти не имеет изъянов. Его действительно ковали настоящие мастера. Поэтому ты никогда не обнажаешь его просто так, для забавы или чьей-то потехи. Ты лучше многих понимаешь, что хороший меч нельзя позорить пустым бахвальством. Его не стоит доставать, если не собираешься пользоваться, потому что он был создан и умеет делать только одно — убивать. И делает свое дело настолько совершенно, насколько позволяет ему рука хозяина. Ты — действительно отличный боец, Элиар, и объяснять эту истину нет нужды. Как нет нужды говорить, что есть клинки, которые не стоит обнажать никогда. Которым нельзя покидать ножны и которыми можно только любоваться. Издалека. Под прочным колпаком. За стеклянной витриной. А если и рискнуть однажды достать, то лишь для того, чтобы уложить на бархатную подушку и молча восхищаться его совершенством и безупречными формами…
Белка, наконец, отвела потяжелевший взгляд и невидяще уставилась в темноту.
— Я — такой клинок, Элиар. К сожалению или к счастью, но это правда. Поверь на слово, я — просто хороший клинок в богато украшенных ножнах. Красивый, дорогой, очень острый и… ненужный. Клинок, которым лучше любоваться издали. Так получилось. Так легли карты, такова моя жизнь и мое проклятие, потому что я, как и оно, умею лишь одно — убивать. Правда, делаю это ОЧЕНЬ хорошо. Ты согласен?
Элиар судорожно вздохнул, сбрасывая неловкое оцепенение, но все же рискнул подвинуться чуть ближе. Нет, сдаваться он не собрался. Не тогда, когда она так близко. Не сейчас. Не смотря даже на ее жуткий тон и побледневшее от напряжения лицо, на котором застыла странная боль.
— Я… умею обращаться с оружием, Белик, — старательно подбирая слова, сказал он главное.
— Поранишься, — предостерегла она.
— Я не боюсь боли.
— Ты не знаешь, о чем говоришь.
— Возможно. Тогда дай мне шанс узнать.
— Элиар…
— Да, ты права: я — воин, — настойчиво повторил эльф. — Но я хорошо знаю, что веками пылящийся в ножнах меч бесполезен. Он не принесет миру то, что в него заложено. Не выполнит своего предназначения, а ваши боги порицают это. Они говорят, что каждый нужен для выполнения своей задачи: ты, я… даже Проклятый Лес. Белик, каждому клинку нужна твердая рука. А еще — возможность хотя бы раз спеть песнь смерти. Или жизни.