Жил дорожник по имени Ловчага. Разные занятия перепробовал он за свой долгий век: был и истребителем хищных тварей, и вором, и охранником купеческих караванов. Случилось так, что один из его последних клиентов-толстосумов умер, и все богатство досталось Ловчаге. Так Ловчага стал купцом. Дело это он уже знал и смог увеличить то состояние, что получил в наследство. Да вот беда, однажды Ловчага захворал: кожа его покрылась влажными белесыми наростами, ощутил он слабость во всем теле и понял, что скоро навсегда отправится к Одноокому. Велел он позвать к себе лучших лекарей в округе — но ничем не смогли помочь они захворавшему. Лишь один сказал: все, мол, во власти Одноокого. Решил Ловчага и впрямь обратиться к Господу с просьбой о помощи. Оставил он деревушку, в которой поразила его хворь и в которой долго лежал он в надежде на помощь врачевателей, — и ушел далеко в джунгли, чтобы помолиться. Говорят, что был он при том столь обессилен, что в молитве закрывал оба глаза, хотя, может, и не правда это.
Как бы там ни было, а Господь откликнулся на его призыв. Внезапно на голову молящемуся Ловчаге упал плод с дерева. Никогда до этого кхарги не ели ничего, кроме мяса — но в тот момент был Ловчага отчаявшимся и решил, что хуже ему уже не будет. Он съел тот плод и понял, что ошибался. Ибо стало Ловчаге значительно хуже, чем было до того, и он начал думать, что теперь-то точно отправится к Одноокому. И как раз в этом не совсем ошибался.
Ночь перележал Ловчага в бреду, а на утро ему полегчало. А еще через неделю он полностью вылечился — и тогда решил, что должен каким-то образом выказать свою благодарность Одноокому. Нанял он наилучших зодчих, каких только смог найти, и велел возвести храм Господен в Гунархторе — да самый величественный, самый богатый. И тем презрел он обычаи, согласно которым холм для Одноокого (в отличие от холмов кхаргов, особенно кхаргов зажиточных) не должен был быть излишне пышным.
Говорят теперь, что этот обычай пошел от самих же богачей, не желавших тратиться на храмы, — хотя, может, и не правда то.
Как бы там ни было, а, согласно легендам, именно гунахторский храм стал причиной того, что в Город Мечты пришел господин Миссинец.
…Пришел он с запада, откуда всегда приходят перемены. Был он одет обычно для дорожника, и только странный оттенок кожи да выжженный правый глаз выделяли его из толпы.
У западных городских ворот стояли тогда на страже два воина, Дупло и Хрипач. Времена были суровые, ибо разрозненные кланы, не объединенные еще тогда в Державу, часто воевали промеж собой. Клан состоял из населения деревень того или иного Плато Детства. Враждовали в те годы по любому поводу — и казалось некоторым мудрецам, что ярость таилась в самой природе кхаргов. Излишне резкий вызывающий запах встреченного на тропе чужака, косой взгляд, неосторожное слово или принятый за угрозу жест, удачная охота соседей, совпавшая с неудачами своих добытчиков, даже просто подходящая для войны погода — все становилось поводом для стычек. Города же изначально считались нейтральными по отношению к таким столкновениям — тем более, что оные редко длились дольше месяца и, как правило, заканчивались массовым обменом пленными, подарками, извинениями и заключением перемирия (столь же недолговечного, как и война, его породившая). При этом и подарки, и извинения приносились из рук с обрезанными когтями — и с не менее искренней же ненавистью через пару месяцев два побратавшихся кхарга из разных кланов могли метить друг в друга копьями или рвать друг друга отросшими к тому времени когтями.
Не раз случалось, что в запале сражения два или больше враждующих кланов пытались втянуть в свою стычку близлежащий город. Конечно, градоправители жестко пресекали эти попытки, но… Словом, ни высоченные каменные стены, ни бдительные стражники у городских ворот никогда не оказывались лишними — и поэтому же Дупло и Хрипач с подозрением смотрели на странного чужака, подходившего к ним вместе с остальными дорожниками Сперва стражники сочли его бродягой, изгоем. Конечно, из селения просто так не выгоняют, но ведь известны разные случаи. Особенно же смутил Дупло и Хрипача выжженный глаз дорожника, сверкавший, словно искра от костра. Не бывает законопослушных кхаргов — да с таким глазом!
Однако ничего поделать они не успели. Должно быть, не обошлось здесь без вмешательства Одноокого (хотя и не можем мы утверждать сие с уверенностью). Просто вдруг помимо собственной воли оба стражника как бы окаменели на некоторое время — и даже не могли позвать из караульного помещения своих сменщиков. А когда эта их недвижность прошла, исчез и смутивший их дорожник — и они так и не остановили его.
Хотя если Дупло и Хрипач думали, что никогда больше не увидят этого одноглазого кхарга, то они ошибались. В городе, конечно, все по-другому. В селе — да что там селе, даже в селах одного клана — и то каждый знает каждого: по запаху, по внешности. Ну а в городе — в лучшем случае соседей по кварталу. Ибо нет ничего более непостоянного и непредсказуемого, нежели город. Так было тогда, так есть и сейчас. Но многим нравится эти непредсказуемость и непостоянство.
И лишь одно остается неизменным всегда — холм Господен, который имеется в каждом уважающем себя городе. Ну а в Гунархторе, как уже говорилось, храм был особенный. И именно к нему направился одноглазый дорожник, который привлек внимание Дупла и Хрипача.
Тогда, как и теперь, существовало два вида служения Одноокому в его холмах. Каждый из кхаргов, когда ощущал такую необходимость, мог на любой срок отправиться в храм и оставаться там, посвящая свои деяния Господу. И, конечно, такие дежурные жрецы проводили время не только и не столько в молитвах, но и заботились о том, чтобы холм Господен всегда оставался чистым и величественным: подметали его, заготавливали впрок дрова, носили воду и чинили крышу, когда в том возникала необходимость. И эти деяния — по сути, тоже своеобразная молитва к Господу, служение Ему.
Но были и такие кхарги — слишком старые или немощные, чтобы жить полноценной жизнью, или те, кто по каким-либо причинам желал навсегда посвятить себя служению Одноокому — таковые постоянно жили в храме. В каждом холме Господнем их было немного, и только в крупных городах (таких, как Гунархтор) храмовников набиралось до десятка, а то и больше. Не сказать, чтобы пользовались они какими-то особыми привилегиями — не то что теперь! Нынче каждый храмовник в своем холме Господнем — староста и воевода, распорядитель и единовластный правитель. Тогда же жители лишь кормили да одевали их, но не снабжали ничем, кроме самого необходимого. Правда, храмовники уже в те годы не подчинялись никому (за исключением Господа) и ни от кого, кроме дежурных жрецов, не требовали подчинения.
И поэтому так удивился дежурный жрец по имени Брюхач, когда…
Впрочем, все по порядку.
Одноглазый дорожник, миновав ворота, долго еще бродил по городу.
В тот день многие гунархторцы видели его, и каждый, вольно или невольно, выделял пришельца из толпы. Большинство даже не понимало, чем же он привлек их внимание. Увечных, причем намного более запоминающейся внешности, в Гунархторе хватало; здесь вообще привыкли к странностям, на них уже давно не обращали внимания. Тогда почему? Даже те, кто задавался таким вопросом, ответа не находили — ибо странный дорожник к тому времени успевал куда-то исчезнуть прежде, чем любопытствующий мог бы адресовать ему этот вопрос.
…Так он шел, щедрыми горстями расплескивая вокруг себя беспокойство, и наконец остановился у входа в храм Одноокому. В тот самый, который выстроил когда-то Ловчага.
Ночь. Костер. Темные силуэты вокруг пламени.
— Странный ты какой-то килларг, — ворчит грузная фигура, до сей поры скрывавшаяся в тени папоротниковых зарослей. — Вот слушаю тебя и не пойму: то ли ты шарлатан, то ли гений. Сказываешь не так, как обычные килларги, — но — разорви тебя ракоскорпион! — красиво сказываешь!
— А гений всегда немножко шарлатан, — лукаво топорщит вибриссыnote 6 килларг. — Правду я говорю, Избавитель?
Note6
Вибриссы (лат. vibrissae от vibro — «колеблюсь, извиваюсь») — видоизмененные волосы, играющие роль дополнительных органов осязания, располагаются в т. ч. и на передней части головы (например, то, что некоторые ошибочно называют «усами» у котов).