— Думаешь, так просто получится уйти? Неужели, по-твоему, никто бы тогда не шастал между мирами, если б…
— Но попытаться мы должны! Обязаны, понимаешь, попытаться! Ух, вашу… Достали эти добрые самаритяне! Слушай, ты-то откуда эту заразу подхватил, которая альтруизм называется?!..
— Угомонись, Макс. От тебя, наверное, и подхватил, — Денис положил руку на плечо друга: — Ты же первый вызвался идти сюда со мной. Я тебя не звал. …Ладно, хватит. Хочешь уйти — пошли. Ты, в конце концов, прав: я здесь не из-за них, а из-за себя.
Конечно, на самом деле все было по-другому. Но Журскому и впрямь следовало вернуться обратно, к семье. А раз один он уходить не хочет, придется Денису прогуляться до Кругов вместе с ним. Ну а там…
«В другие миры попадают не для того, чтобы тут же сбежать из них», — невпопад подумалось ему откликом какой-то другой, полузабытой фразы.
Выпустили как-то очень уж легко, что не могло не вызвать у Журского вполне закономерных подозрений. Ни один из слуг в башне не задал им вопрос, куда, мол, идете и что это вы намерены делать и т.д. Ни один вообще ничего не сказал; все изо всех сил пытались изобразить почтительную слепоту во взоре
— и отчаянно переигрывали, ибо косились вслед двум «гостям», аж жалко становилось бедняг-эльфов. То же и на выходе — двустворчатые двери, правда, уже закрыли, но когда Журский объяснил пробегавшему мимо слуге, что «гости изволят выйти прогуляться», тот понятливо кивнул и повел их к двери черного, а скорее всего — обычного входа; те же, которые «двустворчатые и массивные», явно предназначались для особо торжественных случаев или для протискивания в башню крупногабаритных мензурок для экспериментов Мэркома.
Прежде чем выйти во двор, Максим решил снагличать — и сообщил слуге, что они идут в сторону Кругов, мол, забыли там какую-то безделицу, обронили в спешке — а безделица-то дорога как память… Ну и вообще хочется свежим воздухом подышать, так что если хозяин будет спрашивать, передайте, что отлучаемся, но ненадолго, максимум на часок. И кстати, любезный, если не затруднит, распорядитесь, чтоб к этому времени к нам в комнаты подали чего-нибудь позавтракать; а вещи пускай не трогают, мы сами распакуем, когда вернемся.
— Ну ты жук! — восхищенно прошептал Резникович, когда они миновали хиленькую оградку и выбрались на тропинку, где их никто не мог услышать. — Так задурить голову бедняге — это уметь надо!
— Это-то я умею, — ворчливо отозвался Максим.
«А вот миры спасать — уж извини, старина», — но этого он вслух не сказал. Незачем в чужие раны раскаленным прутом тыкать.
— Ну что, пошли к Кругам?
Они молча зашагали по дороге, ровной, заметной — и захочешь — не заблудишься.
— Послушай, ты что, замерз?
Журский недоуменно уставился на приятеля, и тот объяснил:
— Ты же дрожишь, как будто только что вылез из полыньи. Дать тебе куртку?
Максим покачал головой:
— Спасибо, не нужно. И так скоро будем дома — там и отогреюсь.
На самом-то деле он знал: никакая куртка не поможет. Только сейчас он понял, насколько перепугался того, что с ними произошло — и, собственно, происходило до сих пор. Когда ребенок рождается, покидая утробу матери, оставляя тот уютный мирок к которому привык, — он кричит от ужаса перед неизвестным «нечто», представшим перед ним. Точно так же готов был сейчас заорать и Максим. Кажется, он даже меньше перепугался в прошлый раз, когда вместе со своим дядей, Дениской и еще несколькими людьми попал в «параллельное измерение « — а ведь тогда его жизнь подвергалась не меньшему риску.
«Вот странно: обычно, когда в книгах пишут о таких случаях, герой только и делает, что восхищается да радуется увиденному. Мне бы тоже, наверное, следовало. Ведь глупо же…» Он оглянулся: невероятных форм и размеров растения окружали дорогу. Раньше он видел их только на рисунках про доисторические времена да в экранизациях a la «Парк юрского периода». Теперь, что называется, узрел воочию. И куда же подевалось то ощущение романтики, которое возникало прежде, стоило лишь посмотреть на рисунок с каким-нибудь «динозавровым папоротником»? Никакой романтики — одно лишь чувство чуждости, опасности, таящейся в этих листьях и стволах.
«Да ты, никак, ксенофоб, дружище!» — впрочем, было несмешно.
Что же до эльфов… выглядят они как люди, поэтому сложновато поверить в рассказы Мэркома о его семисотлетнем возрасте. Глаза? Да, в глазах что-то такое есть, и нутром чуешь: «правда», но разум отказывается принимать такое. Может, они еще и колдовать умеют?!.. «Драконы. Здесь и драконы водятся. Эти точно на людей не будут похожи». Но нет, доводить дело до такого Журский не собирался, драконы — это уже перебор. У него семья, ему с такими воспоминания будет сложновато жить. Кое-кто, конечно, не задумываясь поменялся бы с Максимом местами — рыцарь Александр Сергеевич, например, — но Журский никогда эскапизмом не страдал, вот как в детстве переболел, так с тех пор и не думал даже. Его место — в зоопарке, в экспедициях, там, где он чувствует себя собой.
— Ты чего раскис? — обронил Резникович.
Максим аж обалдел: это кто кого утешать должен?!
А приятель продолжал:
— Если из-за дочки переживаешь, то зря. Я хоть с ней всего полдня знаком, но видно же — девочка самостоятельная, боевая. Ничего с ней не случится. Да и рыцарь наш — вполне приличный паренек. Если что-нибудь…
— Да перестань, Денис, я не по этому поводу.
Тот замолчал, пожав плечами, мол, как скажешь.
Но Журский ничего сказать не успел, поскольку они уже пришли к Кругам.
Менгиры по-прежнему тянулись к небу, здесь почти незаметному из-за обилия зелени. Максим мысленно сравнил их сперва со старым проржавевшим капканом, готовым вот-вот цапнуть вас за ногу, потом — с челюстями какого-нибудь гигантского «-завра», наконец посмеялся над собственной банальностью и кивнул в сторону камней:
— Ну что, погуляли и хватит?
Слова получились не веселыми, а скорее жалкими, звучавшими заискивающей попыткой оправдаться. В этот момент Журский был противен сам себе — и в то же время знал, что не отступит. Жена и дочь важнее, чем собственное душевное спокойствие.
— Идем?
— Макс, посмотри!.. — приятель шептал так, что Максима передернуло.
Он обернулся. Резникович тыкал пальцем куда-то в траву, что росла возле самой дороги.
Подбежал, глазами отыскал нужное — и отшатнулся.
Капли крови на листьях, они же — на чем-то белом, что флагом о капитуляции виднеется невдалеке. Журский подошел поближе и поднял с земли платок, заранее зная чей он.
«А ты говоришь, — подумал отстраненно, — „девочка боевая“. Да уж, куда боевитей!.. Только где мне ее теперь искать, мою „самостоятельную“?..»
Киллах о воспитании
— Ведь опять врет, — недовольно ворчит из темноты кто-то из слушателей. — Избавитель, ну скажи же…
— Пусть, — отмахивается тот. — Не мешайте.
Килларг благодарно кивает:
— Твоей мудрости нет предела. Равно как и терпению. С вашего позволения, господа, я продолжу.
Итак, как уже говорилось, отряд кхаргов, посланных Голосом Господним за будущими воспитанниками, благополучно добрался до Гунархтора. Они подошли к городу утром, когда народу на улицах было еще не слишком много, и посему Желтоклыкий, главный среди носильщиков, направил своих кхаргов кратчайшим путем. Они добрались к холму господина Миссинца примерно через полчаса; но хотя время было раннее, у ворот уже толпились многочисленные просители.
Следует сказать, что таковые почти никогда не оставляли в покое холм пророка. Ибо, как утверждают мудрецы, надежда порой бывает сильнее смерти; вот паломники и надеялись на то, что если и не привлекут внимание, то хотя бы сами краешком глаза увидят, одной ноздрей учуют господина Миссинца. Не смущали их ни высокий каменный забор, ни бдительная стража у ворот. И всякий раз, когда ворота те открывались, толпа восторженно привставала, поводила в воздухе носами и надеялась на удачу. Некоторым даже удавалось увидеть в проеме невысокий (по тогдашним меркам для Гунархтора) двухэтажный холм господина Миссинца.