Про Азазела я подумал не сразу. В те времена я еще не привык к общению с ним, и меня можно понять – двухсантиметрового демона нельзя назвать привычным явлением.
Тем не менее в конце концов я стал думать, не мог бы Азазел чем-то помочь писателю в смысле организации времени. Это казалось маловероятным, и скорее всего я зря потратил бы время Азазела, однако что может значить время создания из другого мира?
Пробормотав все положенные заклинания и песнопения, я вызвал его оттуда, где он в тот момент находился, и он явился спящим. Глаза его были закрыты, и от него исходил дребезжащий писк очень противного тона, то затихающий, то нарастающий. Это, как я понимаю, было эквивалентом человеческого храпа.
Не будучи уверенным относительно того, как его следует будить, я в конце концов решил капнуть ему на живот водой. Живот у него абсолютно круглый, как будто он проглотил шарик от подшипника. Не имею ни малейшего понятия, что в его мире считается нормой, но когда однажды я упомянул шарикоподшипник, он потребовал объяснений, а получив их, пригрозил меня запульникировать. Значение этого слова мне не было известно, но по тону я заключил, что это не должно быть приятно. От капли воды он проснулся и тут же стал как-то глупо возмущаться. Он говорил, что его чуть не утопили, и пустился в разглагольствования на тему о том, как в их мире принято правильно будить. Что-то насчет тихой музыки и танцев, лепестков цветов и легких касаний прекрасных пальцев танцующих дев. Я ему объяснил, что в нашем мире вместо всего этого отлично работают садовые шланги; он сделал несколько замечаний насчет невежественных варваров и достаточно остыл для делового разговора. Объяснив ситуацию, я ожидал, что он тут лее чего-нибудь набормочет, помашет ручками и – «да будет так».
Он ничего подобного не сделал. Вместо этого он серьезно посмотрел на меня и произнес:
– Послушай, ведь ты меня просишь вмешаться в законы вероятности.
– Именно так.
– Но это не просто, – сказал он.
– Конечно, не просто, – ответил я, – Иначе стал ли бы я тебя просить? Я бы сам это сделал, Только ради трудных задач обращаюсь я к столь могущественным и превосходным, как ты.
Грубо до тошноты, однако помогает в разговоре с демоном, у которого пунктик насчет маленького роста и круглого брюшка.
Моя логика ему понравилась, и он сказал:
– Я же не говорю, что это невозможно.
– Отлично.
– Надо будет поднастроить джинвиперовский континуум твоего мира.
– Точно сказано. Ты это у меня прямо с языка снял.
– Мне придется добавить несколько узлов взаимосвязи континуума с твоим другом – вот с тем, у которого все время опасность просрочки. Кстати, а что это такое?
Я объяснил, и он с некоторым придыханием сказал:
– А, понимаю. У нас такие вещи используются в самых эфирных проявлениях привязанности. Пропусти момент – и твой предмет уже никогда тебе этого не скажет. Помню, как-то раз…
Но я избавлю вас от несущественных подробностей его сексуального опыта.
– Тут есть один момент, – наконец добавил Азазел, – когда я вставлю новые узлы, убрать я их уже не смогу.
– А почему?
Азазел принял важный вид:
– Теоретически невозможно.
Я этому не поверил ни на грош. Ясно было, что этот маленький неумеха просто не знает как. Тем не менее, понимая, что у него вполне хватило бы умения сделать невыносимой мою жизнь, если бы я дал ему понять, что разгадал эту простенькую шараду, я сказал:
– Этого и не придется делать. Мордехаю нужно дополнительное время для писательских трудов, и если он его получит, то будет вполне доволен жизнью.
– Если так, то я это сделаю.
Он долго выполнял пассы. Он делал то же, что делал бы фокусник или волшебник, только ручки его мелькали с такой скоростью, что по временам их просто не было видно. Следует, однако, заметить, что ручки у него были такие маленькие, что и при нормальных обстоятельствах не всегда было ясно, видны они или нет.
– Что это ты делаешь? – спросил я, по Азазел потряс головой, а губами все время шевелил так, как будто считал про себя. Потом, закончив, по всей видимости, свою работу, откинулся на столе на спину, переводя дух.
– Готово? – спросил я.
Он кивнул и сказал:
– Ты, я надеюсь, понимаешь, что мне пришлось понизить его долю энтропии более или менее навсегда.
– А что это значит?
– Это значит, что события вокруг него будут идти более упорядочение, чем это можно было бы ожидать.
– В упорядоченности нет ничего плохого, – сказал я. (Вы, мой друг, могли бы с этим не согласиться, но я всегда верил в живительную силу порядка. Мною ведется точный учет каждого цента, который я вам должен, а все подробности записаны на клочках бумаги, которые там и сям в моей квартире разложены. Вы их можете увидеть, когда вам будет угодно.)
Азазел сказал:
– Разумеется, ничего нет плохого в том, чтобы держаться порядка. Но второй закон термодинамики нельзя по-настоящему обойти. Это значит, что для сохранения равновесия где-то в другом месте порядка стало меньше.
– В каком смысле? – спросил я, проверяя молнию на брюках (никогда не лишнее).
– В различных и в основном незаметных. Эффект я распределил по Солнечной системе, так что где-то будет больше столкновений астероидов, отклонений орбиты Ио и тому подобное. Больше всего будет затронуто Солнце.
– А как?
– Я подсчитал, что оно разогреется до тех температур, которые сделают невозможной жизнь на Земле, на два с половиной миллиона лет раньше, чем это случилось бы, если бы я не менял узлов.
Я пожал плечами. Ради человека, регулярно платившего за меня по счету с такой искренней щедростью, что смотреть приятно, нет смысла мелочиться из-за пары миллионов лет.