Казалось, под капюшоном мелькнула мимолётная улыбка…
Томас шумно сглотнул. Слова паломника вновь прозвучали неожиданно.
— Знаешь, а ведь, в сущности, ты мне ничего не должен. Никто не может дать человеку сверх того, что Бог уже вложил при рождении. Только человек такое существо, что не всегда знает о том, что в него вложено. И не всегда умеет этим распорядиться. Иногда ему просто не хватает уверенности в себе. Вот так. Ты знал, что Дар у тебя есть. В тебе не было уверенности. Я лишь слегка подтолкнул тебя. Чтобы ты поверил. Не мне поверил — в себя. Ты же знаешь, что люди, как правило, в первую очередь верят другим, и только потом — себе. Вот и всё. Ты, наконец-то — поверил. И стал тем, кем должен был стать. Поэтом. Твои стихи — и есть твоя плата. Да к тому же — каюсь, как ни нелепо это звучит… Я ведь заставил тебя двенадцать лет думать о расплате. Кто-нибудь более слабый наверняка сошёл бы с ума или наложил на себя руки. А ты — выдержал. Мы в расчёте, Томас. Мне не нужна твоя душа, она — в твоих стихах. А семья, дом… Ты ведь бродяга по жизни, и сам это прекрасно знаешь! Такие, как ты, не заводят ни семьи, ни дома. Их удел — бродить по миру и писать. Без таких, как ты, мир был бы гораздо беднее. Прощай, Томас!
— Кто ты?
Капюшон, наконец, откинулся. На Томаса с лёгкой улыбкой смотрел смуглый горбоносый человек неопределённого возраста. В тёмных глазах сверкали блики огня. Не того, который бился в масляной лампе на стене…
За мгновенье перед тем, как собеседник исчез, а может быть — мгновеньем позже, по залу пронеслось дуновение ветра и тихий шёпот, услышанный, наверное, только Томасом:
Корчмарь стоял, облокотившись о стойку, и о чём-то напряжённо размышлял…
Братья-разбойники, наверное, впервые в жизни сидели за столом молчаливые и сосредоточенные…
Пора спать, подумал Томас опустошённо. Завтра рано в дорогу…
В рассказе использованы строки Вийона, Гёте и А.Киселёва.