Семерчук снова сглотнул густую слюну и решился проинформировать его о словах инструктора, уже его отдела. Как раз, касающихся самого больного места первого – его семьи.
– Знаете, я давно хочу к вам зайти и сказать… – Слегка замялся Семерчук, чтобы Столяренко увидел его неподкупность и политическую зрелость. – У нас в отделе, Литвяков иногда допускает незрелые высказывания… Ну, как сказать…
– Как и что он говорит? – Поощрительно улыбнулся первый, а сам напрягся в кресле, как сыч, высматривающий добычу.
– Он говорит, что вы, отправляя продукты своим детям, оставляете других работников обкома, без копченой колбасы.
– Только о колбасе говорит?
В буфете обкома сотрудники могли приобрести копченую колбасу, твердый сыр, еще кое-какие продукты, которых не было в магазинах города.
– Да. Ну и о других деликатесах. Все на колбасу меряет. Я и многие другие понимают, что детей нужно поддерживать, а вот некоторые… – Семерчук скромно замялся на слове «некоторые». Пусть первый сам догадывается об остальном.
– Это хорошо, что кто-то понимает. – Тяжело вздохнул Столяренко. – В Киеве живут дети, внуки… Там им вообще сложно такое купить. Вот хочется побаловать внуков. Ладно! Этот вопрос мы решим. Действительно, надо больше заказывать дефицита в наш буфет. Чтобы всем хватало. Я распоряжусь. А вы пока к этому…, как его, Литвякову, приглядитесь получше. Может, придется сделать организационные выводы. Хоть идет процесс демократизации, но не должна страдать дисциплина. Вы, я надеюсь, правильно понимаете…
Столяренко снова вздохнул и хотел еще что-то сказать, одобрительно кивающему в ответ его словам Семерчуку, как раздался звонок телефона. Звонила жена. Это Семерчук понял по ответам первого. Тот говорил в трубку:
– На улице душно. Давай, дорогая, поедем сейчас на дачу. Переночуем на свежем воздухе, а не в загазованном городе. Я уже выхожу. Домой заходить не буду. Возьми, что нужно и жди в вестибюле дома. Устал сильно. Нужна смена обстановки. Хоть на ночь поменять казенные стены на естественную зелень. Я уже еду.
Столяренко положил трубку на телефон и сказал, протягивая руку для прощания Семерчуку.
– Надеюсь, что с вашим утверждением все пройдет успешно. Если, что нужно будет – сразу же ко мне. Всегда помогу.
– Спасибо. – С увлажнившимися глазами, не зная за что, но с искренним чувством души поблагодарил его Семерчук. – Я буду работать. Я люблю эту работу.
– До свидания.
– До свидания.
С радостным волнением в груди Роман выскочил в приемную. Там, зевая, все еще сидел перед телефоном Сорокин.
– Всё? – Коротко спросил он.
– Всё! – Радостно ответил Семерчук.
– Поздравляю нового заведующего. – Буднично произнес Сорокин. – Он еще долго будет здесь? – Сорокин имел в виду Столяренко.
– Уже уходит. Едет с женой на дачу. Устал сильно.
– На дачу бы хорошо съездить и нам. Завтра селекторное совещание в десять часов. Он успеет отдохнуть. А нам надо, как всегда быть раньше, то есть вовремя.
– Будем! – Воскликнул Семерчук. – До завтра!
– Пока.
Роман, возбужденный разговором с первым секретарем обкома и предстоящим назначением, почти пробежал по этажам здания, к себе в кабинет, схватил портфель и сразу же побежал домой.
«Почему заведующим отделами не положена служебная машина?» – Задал он сам себе вопрос, но отвечать на него себе же не стал. Пока хватит новой должности, а машины сами подъедут к нему.
2
Роман, не замечая асфальтовой духоты Ворошиловграда, примчался домой в приподнятом настроении. Жил он недалеко от обкома, в многоэтажном, длинном доме, прозванным народом за художественную бесформенность «китайской стеной». Двухкомнатную квартиру, несколько лет назад, помог получить ему тесть, тогда еще секретарь обкома. Но с рождением второго ребенка, эта квартира стала мала его семье, требовалось расширение жилплощади. И он стоял в очереди на расширение. Сейчас ему очень хотелось обрадовать жену – Лену, – новой должностью и услышать от нее слова похвалы в свой адрес.
Хоть и отметил Столяренко, что у него коммунистическая семья, то есть, крепкая, а Семерчук согласно поддакивал ему в этом, на самом деле, отношения с женой, в последнее время, складывались не лучшим образом. Он видел, что Лена, чем-то недовольна. Конкретно, им. Но до конца понять ее охлаждение к себе, он не мог. Она открыто не высказывала ему своего неудовлетворения. Но подспудно он это чувствовал. Изменять ему она не могла, – не так воспитана. В этом отношении Роман был уверен в жене. Лена предпочитала все свободное от работы в школе время, проводить с детьми. Им она отдавала всю свою материнскую душу. Отдыхать где-то отдельно от семьи она не желала, и всегда на море они ездили вместе, семьей. Это был их летний отпуск. Роман же ежегодно вторично отдыхал в санатории один, зимой – такой дополнительный отпуск был положен работникам обкома для укрепления здоровья. Жена отказывалась ехать только с ним в санаторий, предпочитая оставаться дома с детьми. Но и Роман сильно не настаивал на совместном отдыхе в санатории – одному лечение намного приятнее и полезнее для здоровья, чем вместе с женой. И он в зимнем санатории не скучал. Всегда на лечение ехали партийные сотрудницы, которые были не прочь отвлечься от государственно-партийных забот с коллегами по партии. Главной причиной недовольства жены, он считал квартирную проблему. С получением новой должности он связывал решение жилищного вопроса. Как завотделом, он теперь должен был получить четырехкомнатную квартиру – ему будет положен дома кабинет. А там и снова заладятся семейные отношения.