В начале 60-х его стали печатать в коллективных сборниках и журналах в Москве. В Красноярске вышла книга стихов «Сирень под солнцем», в 1964-м — вторая, «Соната». А в следующем году на совещании молодых писателей Сибири и Дальнего Востока в Чите он был рекомендован и в 1966 году принят в Союз писателей. Тогда же с группой молодых прозаиков и поэтов Сибири Вячеслав Назаров отправляется в творческую поездку по городам страны. Москва и Севастополь, Вологда и Архангельск, Череповец и Калинин — вот далеко не полный перечень адресов этой поездки. Примерно к тому же времени можно отнести его документальные ленты, часть из которых пробилась на экран ЦТ, а чуть позже Назаров стал одним из первых лауреатов премии Красноярской краевой комсомольской организации. Словом, если брать только анкетные вехи, движение по жизненной спирали, как и «восхождение на Парнас» происходили без сучка и задоринки. Но так ли это?
Родился он в Орле. В шесть лет оказался с больной матерью на оккупированной врагом территории. Голод, холод, издевательства… Всего успел натерпеться в своей короткой жизни Вячеслав Назаров, а точнее — в жизни без детства. Позже, вступая в Союз писателей, он напишет в автобиографии такие выверенные болью строки: «Я до сих пор просыпаюсь по ночам от лая овчарок, которых натравливали на меня… пьяные эсэсовцы. Иногда в сломанном дереве мне чудится виселица, которая стояла в центре села, а в стуке дождя — шальные пулеметные очереди, которыми ночью скучающие часовые прочесывали деревенские сады. Никогда, никогда не забудется мне немец, который стрелял в меня, когда я копал на брошенном поле прошлогодний гнилой картофель… Немцы, отступая, сожгли нашу деревню, а мы с матерью две недели прятались в брошенном окопе. Над нами гудела, обжигая и калеча землю, Орловско-Курская дуга».
В исповеди этой, конечно же, не выдумано ни строчки. Деликатно-торопливый, как и некоторые герои его произведений, Вячеслав Назаров мог выплеснуть подобные чувства только на бумагу. Из разговоров с ним я не помню, чтобы он хоть однажды останавливался на военном детстве. Подробности о той поре его жизни мне стали известны из других источников.
Он много ездил по Сибири, снимал фильмы о строителях Снежногорска и Красноярской ГЭС, охотниках и животноводах Тувы, Хакассии и Эвенкии, металлургах Норильска, рыбаках сибирского Севера. Он однажды рассказывал мне, как уходил с рыбаками на лов сига и муксуна — прекрасной рыбы низовьев сибирских рек, которую теперь, увы, можно увидеть, в основном, только на картинках. И Назаров в то время уже тревожился о судьбе сибирских рек, говорил об этой проблеме в фильмах, а позже и в научно-фантастических повестях… Характерно, что большинство кадров в своих фильмах он сопровождал собственными стихами. Сейчас подобным творческим приемом никого не удивишь, но тогда он был, не побоимся сказать, первооткрывателем в своем деле, борясь за синтез образности и документальности. Позже он пользовался этим приемом и в научной фантастике. Остается лишь добавить, что за ленту «Память» Назаров был награжден дипломом I степени Центрального штаба Всесоюзного похода комсомольцев и молодежи по местам революционной, боевой и трудовой славы советского народа.
Вячеслав как будто бы чувствовал, что ему надо спешить — не торопиться, а именно спешить, и уплотнял, уплотнял дни, спрессовывая часы и минуты своегокалендаря. При всем этом успевал еще и руководить семинарами молодых писателей края, участвовал в работе бюро местной писательской организации, был членом редколлегии альманаха «Енисей»… Нет, он все-таки подспудно был уверен, что необходимо спешить! Именно в этот бурный творческий период у него родились прозрачно чистые, как вода горных ручьев, строки о своей России: «Работа наша — Россия, мятеж ее и покой, и чтобы от нашей силы была она чуть другой — хотя бы на самую малость, на дерево или дом… И чтобы это осталось, когда навсегда уйдем».
Не знаю — постепенно ли, но из кинодокументалиста, публициста и поэта «для взрослых» Назаров становится, по преимуществу, писателем для юношества, фантастом. Все возражения на этот счет заранее и решительно отклоняю, т. к. уверен, что фантастика (какой бы изощренной она в последнее время ни была — вплоть до пресловутого Бонда) как жанр в самой изначальности своей предполагает влияние прежде всего на юношеские умы. Вспомним хотя бы как А. П. Чехов в рассказе «Мальчики» изобразил похождения двух гимназистов, начитавшихся Фенимора Купера и его продолжателей — Рида, Эмара и других. А кто из нас на пороге отрочества и юности хотя бы однажды не переносился в увлекательный мир приключений, «убегая» из дома в прерии, к смелым и решительным людям, живущим в содружестве с вольной и могучей природой?
Сейчас, правда, социологи утверждают, что бегство это изменило адреса: ныне, к примеру, «путешествия» дошколят и первоклашек редко простираются дальше той крыши, на которой живет, увы, несколько трусливый бодрячок Карлсон; более же взрослые дети частенько переносятся с помощью фантастики в слишком далекие миры, где и жизни-то зачастую нет. Куда уж тут до поэзии подвига и самоутверждения!
Изощренность же этой литературы видится мне еще и в том, что не всегда, далеко не всегда, достигает она того воздействия (а иногда и прямо противоположного), какое видел, скажем, М. Горький в приключенческих книгах Ф. Купера: «Они на протяжении почти ста лет были любимым чтением юношества всех стран, и, читая воспоминания… русских революционеров, мы нередко встретим указания, что книги Купера служили для них хорошим воспитателем чувства чести, мужества, стремления к деянию».
Потому лишь пишу об этом пространно, что вспоминаю последнюю встречу с Вячеславом Назаровым. Он уже бесповоротно стоял на стезе научно-фантастической литературы, искал в ней свои нехоженые тропы, не всегда находил их, мучился и… тревожил, тревожил свое больное сердце.
На вопрос о новых работах морщился: «А, все это паруса из тетрадных листков… Нет, надо все по-другому!»
Один из его последних рецензентов писал, что от иллюзий помогает освобождаться сарказм. Может быть… Но так ли уж необходимо фантасту, приключенцу освобождаться от иллюзий, да еще с помощью сарказма?.. Не таков был Вячеслав Назаров. И бровь в изломе, и хмурая складка на лбу, а не Мефистофель. Не подходил он к этой роли, не тот склад.
— Ищу своего Натти Бампо, — говорил он в тот раз. — Только современного и обязательно бессребреника, благородного, и непременно радетеля природы.
— Одни положительные комплексы? Не слишком ли сирописто?
— Я имею право мечтать? Назаров вскакивал, закипал:
— Вот ты перечитай Фенимора Купера, перечитай! Он же к нам сегодняшним обращается. Впрямую обращается. Вот, ты только послушай. Это же про нас, про сегодняшних, это же к нам обращено: «Целыми селениями, из всех орудий, от детского лука до взрывчатки, изводят живность в лесах и реках…» Каково, а?
— Наизусть шпаришь. Впечатляет.
— А иди ты, — благодушно отмахивается Вячеслав.
За несколько месяцев перед этим я прочитал его фантастическую повесть «Зеленые двери Земли» (сейчас она называется «Бремя равных», по-моему, это хуже). Признаться, начало повести меня насторожило: опять дельфины, снова поиск контактов с ними. Спросил: «Слава, а почему именно дельфины?»
Видно, не я один задавал этот вопрос. Вячеслав вздохнул, близоруко прищурился:
— Понимаешь, не хотелось ломать копья с рецензентами по поводу других особей, идущих на контакт с человеком, ну и… тратить время на доказательства, заручаться отзывами специалистов. А дельфины — это привычно, они, благодаря литературе, с древних времен нам чуть ли не родственники. И потом, что не менее важно, привычный образ всегда как бы документален: в этом повинны кино и телевидение. Документ и образ — в одном ряду И если поставить себя на место читателя, образ дельфина как бы документален. А вокруг море реальной фантастики…
Не помню дословно всех аргументов, приведенных Вячеславом, но суть его доказательств сводится примерно к следующему, на первый взгляд, несколько парадоксальному выводу: стереотипы, но в качестве помощников!
Человечество — и это, мол, давно доказано — мыслит и оперирует, в основном, давно всем привычными и известными образами и понятиями, это и объяснять не надо, у каждой языковой группы наготове целые обоймы из привычных слов, и это помогает, убыстряет общение. Даже идиомы можно классифицировать как образные языковые стереотипы — Да, да, не надо бояться этого слова! Взять, к примеру, пословицы и поговорки. Они же не подвергаются трансформации веками и тысячелетиями. Чем не стереотипы? А как ёмко заменяют собою пространные предложения? А случайно ли, скажем, вся современная инженерия базируется на унифицированных узлах? Строительство — блоками, телерадиосхемы — блоками, ремонт сложнейшей аппаратуры — и тот сводится, в основном, к замене одного блока другим…