Майка как ее увидела, сердце у нее забилось: «Вот оно! Все же есть на самом деле!». Она своих мужчин за руки хватать, а те от нее отворачиваются. Она силком сына поворотила, а тот плачет. Она за мужа — и у того глаза на мокром месте! Представляете! Такой момент, а они ревут! Хотя вообще-то вовсе не из плакс оба. Она им: «Да вы что, с ума сошли?» А муж ей, утирая сопли и шмыгая носом, говорит:
— Прости, Маечка, милая, но это за нами. Тебя мы очень бы хотели взять оба, но никак нельзя. Прощай. Мы вернемся, любимая!
Муж обнял Майку, тут у него спина лопнула, и пиджак, и брюки, и кожа, и выполз, как стрекоза из личинки, настоящий инопланетянин. Трехметровый, зелененький, трехглазый. Махнул рукой и заскакал к тарелке. Сын тоже лопнул, стряхнул с себя человека и за отцом. Майя стоит, ревет. Тарелка приняла двоих, задраилась и улетела. А Майя собрала шелуху родных, прижимает к себе (это же все, что у нее осталось от них! Самих их нету, так хоть запах родной!), бредет и вспоминает прощальные слова…
И это ее последняя (какая по счету? Пятая, кажется) иллюзия. Что дождется своих. Потому что на самом деле им земных лет шестьдесят четыре в один конец, да там отчет писать… Ей бы сто девяносто три года было при их возвращении. По стольку русские женщины вообще не живут!
Но она ждет и верит: Она всю жизнь иллюзиями жила, ей поэтому не так трудно ждать и совсем нетрудно верить. Вам ее жалко? А мне, кажется, завидно…
Рафаэль Левчин
Мы с Магом
— Остерегайся грехов слова, будь сдержан во всем, что касается слова, избавившись от грехов слова, будь безгрешен словом!
На полу в позах лотоса и полулотоса сидели мои приятели, некоторые уже почти без помыслов и желаний. Кто-то попытался шевельнуться. Магнитофон тотчас отреагировал:
— Остерегайся грехов тела, будь сдержан во всем, что касается тела, избавившись от грехов тела, будь безгрешен телом!..
— Кончай проповедь! Бога нет! — заорал я с порога.
— «…сказал Остап, вызывая врагов на диспут», — с ходу включился магнитофон. — «Нет, есть!» — возразил ксендз Алоизий Морошек. «Ксендз! Бросьте трепаться! — сказал Остап. — Я сам старый католик и латинист. Пуэр, сопер, аспер, генер, либер, мизер, веспер, тенер…»
Приятели поднимались из лотосов, как молодые будды, и по одному исчезали за дверью. Последний меня узнал.
— Бог есть? — робко спросил он.
— Нету! — уверенно ответил я.
— Ну, будь здоров…
— Аминь! — хихикнул магнитофон.
— Я те дам «аминь»! Ты что это мне людей чуть в нирвану не загнал?!
— Ничего, на воздухе отойдут! А что, лучше, что ли, когда они каждый божий день треплются обо всем понемногу и ни о чем в результате?
— Маг! Ты распоясался! Мало того, что, когда я ем, ты чавкаешь, а по ночам храпишь!..
— А кто виноват, что ты забываешь меня выключить? Думаешь, мне отдых не нужен? А включенным спать я не могу, так, дремлю вполглаза. Вот и храплю — от усталости…
— А когда я телевизор смотрю, ты врубаешь джаз на всю катушку тоже от усталости?
— А чего же ты смотришь первую программу, когда по второй футбол? Могу я выразить свой протест?
— Ох, Маг, дождешься ты, что я выражу!..
— Опять скандалите?
На пороге стояла Светка. Я и не услышал, как она вошла (у нее свой ключ).
— Светлячок, привет! — обрадовался Маг. — Я уже скучать начал!
— Ну, ты, — буркнул я, — тебе кто позволил ее Светлячком звать?
— Ревнуешь? — поддразнила Светка.
— Ясно, ревнует! — нагло заявил Маг. — Лопух ты, хозяин! Чем ревновать к бестелесному существу… и вообще, женились бы вы скорей, что ли!
— Вот как раз тебя забыли спросить!
— А чего? Я вам что, неродной? — И Маг заиграл «Свадебный марш» Мендельсона.
— А чего вы футбол не смотрите? — попыталась переменить тему Светка.
— Елки-палки! — завопил магнитофон, поперхнувшись маршем. — Я тут с вами голову морочу, а там же «Динамо»!.. Включай скорей!!!
На экране «Динамо» как раз шло в атаку, поминутно создавая остроконфликтные ситуации.
— Урррра! — возопил Маг. Мы со Светкой подхватили. Однако мяч был упущен. Противник перестроился и побежал в контрнаступление. Страсти до того накалились, что я мельком подумал, не перегрелся бы магнитофон, но тут же о нем забыл и вспомнил только в перерыве, после звонка из милиции:
— После матча зайдите опознать вещи!
Тут только мы заметили, что Маг исчез, а вместе с ним — Светкино пальто и еще некоторые вещи. В милиции меня встретили озабоченно.
— Не каждый день Лобзик с повинной приходит! — сказал капитан.
— Раньше вообще не приходил! — поддакнул сержант. Выяснилось, что матерый домушник по кличке Лобзик явился в милицию белый, как майонез, и смог выдавать из себя лишь мой адрес… Надо полагать, что не успел он выйти на улицу, как Маг пристыдил его и предложил пойти сдаться добровольно. Перепуганный ворюга так и сделал…
Все бы хорошо, но после этой детективной истории Маг захворал: хрипел, кашлял, болтал на неизвестных языках и, наконец, вовсе смолк.
— Может, этот бандит его уронил с перепугу? — спросил я Светку.
Она лишь молча пожала плечами.
— Может, отнести в починку?
— С ума сошел? Чтобы окончательно его угробить?
— Ну, я им попробую объяснить…
— Что объяснить? Что в магнитофон дух вселился?!
— М-да… И ведь не поверит никто…
— Еще бы! Мы, что ли, сразу поверили? Помнишь, как ты ему заявил, что никаких духов нет и быть не может, а он тебе ответил, что есть, только с каждым годом их становится все меньше и меньше, особенно добрых, потому что злые как-то приспосабливаются, а добрые пытаются остаться самими собой…
— А ты еще спросила: а какой он, злой или добрый?..
— Ага! А он так обиделся: неужели не ясно?! А помнишь, как мы обнаружили, что он — телепат?
— Помню, конечно…
Маг очень любил рассказывать сказки соседским детям. Один мальчик был глухим от рождения, но, как выяснилось, сказки Мага он прекрасно слышал…
— Знаешь, Светка… я его однажды спросил… ну, в общем… любишь ли ты меня…
— Знаю.
— Откуда?!!
— На тебя это похоже.
— А ты… не спрашивала?
— Зачем? Я тебе и так верю.
— Светка!..
— Не надо… Включи лучше, приемник — хоть что-то звучать будет…
Я машинально включил транзистор.
— Привет, ребята! — весело сказал приемник. — Извините, забыл предупредить: мы весной меняем оболочку. Что вам сыграть?
Рауф Мусаев
Вымогатель
Рабочие дни полковника Рустамова, начальника N-ского отделения милиции, были похожи один на другой, как близнецы. По утрам, устроившись в уютном кресле своего кабинета, он, прихлебывая крепкий чай, рассеянно слушал отчеты подчиненных, потом неторопливо подписывал бумаги, принесенные хорошенькой секретаршей, ездил домой обедать — и снова бумаги, доклады, приправленные глотком чаю. В конце рабочего дня он ездил на отчет к начальству, а затем возвращался в отделение, где его ожидал подобострастный дежурный с пухлым конвертом — данью начальника, собираемой с суточной добычи подчиненных. После этого он запирался в своем кабинете, отпускал секретаршу и около часа перебирал бумаги из своего личного сейфа, делал пометки, записывал одному ему известные данные. Жизнь текла тихо и размеренно, нарушаемая только борьбой с негодяем, интриганом Меджидовым, начальником соседнего отделения, его личным врагом.
Однако спокойная жизнь полковника Рустамова круто менялась каждый последний понедельник месяца. В течение всего года по этим роковым понедельникам он приходил в отделение мрачный как туча, рычал на подчиненных, не принимал посетителей, отказывал в любой просьбе, даже самой невинной. Попадало и секретарше, строго выполнявшей свои нелегкие секретарские обязанности в прямом и переносном смысле. В этот день все вокруг него ходили на цыпочках и старались как можно меньше попадаться ему на глаза. Правда, гроза продолжалась только до середины дня, когда Рустамов покидал отделение и до конца работы пропадал неизвестно где. Об этом факте ходило множество слухов, один неправдоподобнее другого, кто-то даже клялся, что видел полковника в сберкассе, заведующим которой был его родственник, и что начальник отделения разменял там большую сумму денег в крупных купюрах на мелкие, причем добрую половину — на монеты. По этому поводу было немало догадок, но разумного объяснения найти не удалось. Вечером полковник Рустамов возвращался в отделение, отпускал по домам всех, кроме дежурных, запирался в кабинете и сидел там чуть ли не до полуночи.