– Я так плакала о тебе, так плакала… – прошептала вдруг Кобра.
– Мама?
Цыганка коснулась второй рукой его темени, и в этот момент он понял, что победил.
– Я, правда, хочу тебя, правда… – Он без малейшего страха посмотрел в глаза Кобры. Это были самые чистые и простые глаза на свете, роднее тебя самого.
– Я знаю.
– Но когда ты рядом, я не живу. Посмотри, я еле стою. А я хочу жить, Кобра, я хочу жить. Ну, зачем ты к пришла? Ты смеешься, тебе все хи-хи-ха-ха? Люди такие маленькие, да? Такие жалкие, тупенькие… А что мы можем? Что с нас брать? У нас только деньги, Кобра, только деньги, над этим даже смеяться смешно. Если б мы могли, если б мы знали, что делать, кроме денег. Но нам же ничего не дали. Ничего, кроме денег. На свету мы дохнем как комары, в темноте ревем как молокососы. Если б кто-нибудь нам сказал, Кобра, если б кто-нибудь…
– Ладно, живи. – Кобра одернула руку, к которой он приклеился, и соскользнула со стола.
– Кобра! – Он попытался ее остановить. Глупо, конечно.
– Я проголодалась, пусти! – Она оттолкнула его и пошла к выходу. – Я хочу есть. И не дай божок, мне сегодня подсунут кетчуп вместо крови.
Дверь хлопнула.
Вадим остался один на один с обомлевшим кассиром.
– … Вот это баба, – изумленно произнес тот, позабыв, как, чуть ранее, ему едва не разнесли череп из-за трех жетонов.
– Какая баба? – переспросил Вадик.
– Эта ж цыганка. Как ты ее назвал? Кобра?
– Где Кобра? Где цыганка?
– Была же…
– Да? Ты ее видел? Ты ее хорошо разглядел?
– …?
– Эта баба, – сказал Вадим, растопырив пятерню перед носом кассира, как при первой встрече. – Эта изумительная женщина хочет есть, ты слышал?
– Да, слышал. – Мужик вновь окосел.
– Если сегодня в этом городе не найдется того, кто сможет накормить эту бабу, она завтра поднимет Неву настолько, что не видно будет телевизионной вышки. – Вадим опустил руку: – Женат?
– Женат, двое детей, – отрапортовал кассир, чтобы его не убили.
– Любишь жену? – Вадим открыл сумку.
– Да.
– А детей?
– Да.
– Купишь детям игрушки, – распорядился Вадим, выложив мужику сто баксов двадцатками и десятками. – А с женой выпьешь за мое здоровье. А я выпью за твое.
13
Он выпил в "Корчме" на Среднем проспекте Васильевского острова, в кабачке студентов и промышленных кадров. Более того, он оставил там триста баксов, угостив всех, кто оказался с ним под одной крышей.
– "Ни земли, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать…" – затянул один осоловевший студент. Он сидел напротив Вадима, заливал пивом горечь нищеты и вспоминал Бродского.
– Как тебя звать? – спросил Вадим.
– Рома.
– А я Романов.
Рома с достоинством поднял вверх указательный палец:
– Почти тезки. Почти! – Он не собирался сокращать дистанцию. – "Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду, между выцветших линий на асфальт упаду…"
– Классно – да? – "на асфальт упаду…" – прицепился Вадим. – А дальше? Что дальше?
– "И душа неустанно, отлетая во тьму, поплывет над домами в Петроградском дыму…"
– Да, да, да…
– И апрельская морось,
под затылком снежок,
и услышу я голос:
– до свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой,
– словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
– Я сейчас плакать начну, – сказал Вадим.
– А дело было так, – пояснил Рома, показав пальцем в пол: – У Иосифа здесь жила одна девочка…
– В "Корчме"?
– Не, – улыбнулся студент, – на Васильевском острове. Он приходил к ней с улицы Пестеля…
– Знаю, – кивнул Вадик. – Знаю, где Пестеля.
– Но у него не было денег. Поэтому она его игнорировала.
– Девчонка?
– Ага. Поэтому он приходил умирать. Пять лет ходил.
– Ого!
– … "Зная мой статус, моя невеста пятый год за меня ни с места…" – Рома безысходно засмеялся: – Приходил умирать.
– Кто?
– Иосиф. Ходил… Потом умер, и уехал в Америку.
– Как-как?
– А вот так, – отрезал студент и с вызовом уставился в лицо Романова.
Вадим вдруг вспомнил Иосифа Блана:
– Какая у него была фамилия?
– Я сомневаюсь, что его фамилия тебе о чем-то скажет, – с миной интеллектуального сноба проворчал Рома.
– Не понял?
– Ты прилетел из другого мира, Вадя. Человек, который отдает в пивнухе триста баксов, – прости – не наш человек. Ты можешь напялить на себя бомжовский плащ, купить умную книжку, не стричься, не мыться, но ты так и останешься сытым, Вадя…