Индиго разводится
Мы встретились во дворике кафе возле ее лофта. Сквозь узкие деревянные балки в самодельной крыше пробивались солнечные лучи. Сверху свисали лоснящиеся виноградные лозы со зреющими зелеными ягодами, крохотными, как соски. Индиго казалась слишком худой, словно тростинка, ее сочное послеродовое цветение уже поблекло. На ней был шарф из серого блестящего шелка-сырца и ниспадающее свободными складками черное платье с отделкой из кристаллов по линии бюста и подолу. Таков ее способ выражения скорби.
— Расскажи мне все, — потребовала я.
Тодд, ее муж, переехал в служебную квартиру неподалеку от места работы.
— Начнем с того, что он и так не часто бывал дома, — сказала Индиго.
— Бедный маленький Эфраим. — Я взглянула на ребенка, сидящего на детском стульчике рядом с ней. — Должно быть, скучает по папочке.
— Нельзя скучать по тому, чего уже нет, — отрезала она.
Ее мать вылетела из Тринидада сразу же, как только обо всем узнала, и, пока мы разговаривали, убиралась в доме.
— Она уволила горничную, — сообщила Индиго. — Теперь мне от нее не избавиться.
Она сделала глубокий медитативный вдох, и я уже ждала, что она скажет нечто разумное, спокойное или умиротворяющее, но она произнесла:
— Не могу поверить, что застряну в доме со своей матерью на ближайшие восемнадцать лет.
— Не думала, что такое может произойти.
Я представляла себе совсем иной конец этих отношений. Возможно, и развод, но спустя лет десять, в течение которых у них родился бы еще один ребенок, а то и два. У нас есть какие-то ожидания в отношении друзей. Я думала, она исчезла навсегда, растворившись в мире подгузников и пеленок, как остальные мои друзья, у которых есть дети: Мириам, которая перебралась в Коннектикут с Говардом и близнецами (Коннектикут — отличное место для разложения); Питер и Гленн, которые переехали в пригород Вашингтона из-за работы Гленна, но еще и потому, что это место больше подходит для воспитания их приемной дочери-китаянки Кассандры; или Пэм, милая Пэм, которая никуда не переехала, так и осталась в своей старой квартире в Астории, но просто исчезла, выбыла, как солдат, который сдался в самом начале войны.
Мне всегда доставляло удовольствие смотреть на Индиго со стороны — созерцать ее, как закат в зеркале заднего вида после долгого дня, проведенного в дороге. Меня восхищала красота ее жизни, смелые краски неба вокруг нее. Она всегда выглядела отдохнувшей и свежей. У нее был муж, молодой муж, который ее любил. В ее квартире — огромные окна, при этом с улицы не доносилось ни звука. Мне нравилось знать о том, что такая жизнь существует, пусть и не для меня.
Принесли чай, но ни одна из нас к нему не прикоснулась.
Женаты они были недолго, всего два года. И с самого начала Тодд вечно отсутствовал дома. Он не стал проводить на работе меньше времени, фактически даже больше. Работал он на Уолл-стрит, откуда можно было дойти пешком до их лофта в Трайбеке, но, несмотря на это, казалось, он всегда возвращался домой на такси. Откуда же он приезжал и как проводил время? До рождения ребенка они вместе обедали, а потом выходили в город, после рождения ребенка она оставалась дома одна. Как же они дошли до такого разобщения? Неужели он не любил ребенка? Не хотел его видеть? Был ли сын ему дорог? Это ведь его ребенок, пусть посмотрит на него, она родила сына для него, вот он — воплощение ее любви к нему, дар, ребенок — дар. Она неустанно предлагала ему взять ребенка на руки.
«Ты не любишь нашего сына?» — как-то спросила она. «Люблю», — ответил он. «Тогда дело во мне». — «Не в тебе. Но и в тебе тоже».
— Ты его ударила за это? — спросила я. — Вонзила в него кухонный нож? Думаю, тебе бы это сошло с рук. Уверена, суд присяжных тебя оправдал бы.
— Нет, он был прав, я вела себя ужасно, — ответила она. — Раньше я такой не была. Просто я не могла смотреть на то, как он игнорирует Эффи, ведь он такая кроха, такое золотко, настоящий маленький дар небес, и ему нужно, чтобы его любили. — С этими словами она начала разматывать свой блестящий шелковый шарф. — Мне комфортно в собственном пространстве, понимаешь? Есть я, есть ты, мы все здесь, на этой планете, находимся в одном и том же пространстве.
Держа в руках оба конца шарфа, она начала что-то делать с ними, в итоге намотав их на запястья, и это выглядело так, будто она связала себя. В этом было что-то от ритуала, но он не казался привычным, словно она только что его придумала.
— Ты занимаешься медитацией?
— Вот чем все время интересуется Тодд, — огрызнулась она. — Конечно занимаюсь. Медитирую как конченая.
Она наконец перестала заворачиваться в шарф и уронила его на колени.
— Я подумала, что, если сброшу вес, который набрала во время беременности, это поможет. Тодд всегда восхищался моей физической формой.
Индиго — обладательница сексуального тела инструктора по йоге. Мы все ею восхищались.
— Ты же знаешь, что это не так, — возразила я. — Дело не в этом, оно никогда не было в этом. Так или иначе, даже во время беременности ты выглядела потрясающе.
Это была правда: она вся сияла и оставалась стройной вплоть до того, как ребенку пришло время родиться: тогда у нее появилась аппетитная выпуклость. Дело было не в ее теле и не в заботе о ребенке.
Дело было в Тодде. Это все его вина. Он завел интрижку на стороне.
— Когда он успел? — спросила Индиго.
— На то, чтобы засунуть в кого-то член, много времени не нужно, — ответила я. — Иногда достаточно нескольких секунд, если действительно хочется.
Она поперхнулась.
— Извини. Не стоит говорить такие вещи о члене твоего мужа.
Индиго ответила, что это не важно. Член ее мужа останется его членом, и разговоры о нем никак не повлияют на тот факт, что теперь Тодд засовывает его в директора по маркетингу из косметической фирмы, женщину, злоупотребляющую карандашом для губ и окончившую колледж Смит.
— Долго ты ее искала в Гугле?
— Пришлось хорошенько постараться, — ответила она. — Они встретились в Тунисе, во время одной из его командировок по микрофинансированию проекта. Она проводила там отпуск. Я увидела их совместное фото, они пили коктейли.
Я охнула.
— С фруктовыми дольками на краю бокала, — добавила она.
— Отвратительно, — сказала я.
— Я стараюсь быть выше этого. — Она посмотрела в небо как бы в поисках руководства.
Раньше я думала, что Индиго исчезнет из моей жизни. Я видела ее всего один раз после рождения ребенка и на большее не рассчитывала. А теперь я могла бы наслаждаться ее бедой, но не наслаждалась. Потому что вот она, передо мной — полная горечи и тревоги, похожая на меня.
— Если ты в чем-то нуждаешься, только попроси, — сказала я.
Я всегда была такой, по крайней мере насколько я помню. Поприветствовала бы ее в своем клубе, если бы она это хотела услышать.
— Твой муж ужасный человек.
Моя Индиго, она научила меня дыхательным упражнениям для проветривания ума. Она все твердила, что я красавица, каждый раз, когда мы встречались, сжимая мои запястья и поглаживая мои руки до самых плеч и шеи. «Посмотри на себя, — говорила она. — Посмотри, какая ты красавица».
Я поняла, что все время оставалась лишь знакомой для Индиго, свидетельницей событий в ее жизни, в то время как сама находилась в гуще собственных страданий, радости, расточительства и неумеренности. Ее жизнь была выстроена, как архитектурное сооружение, элегантное и остроугольное, залюбоваться можно, а моя — это хаос, жидкая и вязкая сборная солянка ингредиентов, чувств и эмоций, где слишком много соли и специй, слишком много озабоченности, которой словно бы заляпаны все мои футболки. Но пробовали ли вы ее на вкус? Пробовали? Она восхитительна.
У Индиго зазвонил телефон.
— Я должна ответить, это мой адвокат.
И, прежде чем выйти из дворика, она вручила мне ребенка, не спрашивая, не против ли я. Честно говоря, это было грубо. И так не похоже на знакомую мне Индиго. Вот, подержи-ка это создание, которое ты даже толком не знаешь. Но я взяла его на руки, позволила играть со своими волосами и непроизвольно стала изображать для него звуки поцелуев. Вспомнив о своей племяннице в Нью-Гэмпшире, которая была при смерти и которая никогда полностью не приходила в сознание, я подавила всхлип. Эффи был чудесный, прелестный ребенок. У бедняжки Сигрид так и не появилась возможность продемонстрировать нам свои шалости. Уверена, они были бы отличными.