– У вас есть машина?
– Да… А что? Зачем тебе машина?
Я иду в противоположный угол комнаты, заматываю шею маминым шарфом. Потом открываю один из ящиков, который уже обыскивала, когда только приехала, – там я заметила связку ключей от машины. Бросаю ее Серенити и направляюсь к двери. Может быть, я и не экстрасенс, но даже я могу сказать: стремление узнать, что же означает этот сон, не даст ей усидеть на месте.
Серенити ездит на желтом «Фольксваген-жук» еще 1980-х годов выпуска, кузов его за пассажирской дверью прогнил насквозь и стал похож на кружева. Мой велосипед засунули на заднее сиденье, руль торчит из окна. Я указываю ей путь по проселочным дорогам и окружным магистралям. Только дважды мы заблудились, потому что по переулкам, где можно протиснуться на велосипеде, на машине не проехать. Когда мы приезжаем в заповедник Старка, наша машина оказывается единственной на стоянке.
– Не хочешь рассказать, зачем ты меня сюда притащила? – спрашивает Серенити.
– Раньше это был слоновий заповедник, – отвечаю я.
Она выглядывает из окна, как будто надеется разглядеть хотя бы одного слона.
– Здесь? В Нью-Гемппшире?
Я киваю.
– Мой отец изучал поведение животных. Он основал это место еще до знакомства с мамой. Все считают, что слоны могут жить только в жарких странах, например в Таиланде или на африканском континенте, но они очень хорошо приспосабливаются и к холодному климату, даже к снегу. Когда я родилась, у отца было семь слонов, которых он спас из зоопарков и цирков.
– А где они сейчас?
– Когда этот заповедник закрыли, всех слонов забрал слоновий заповедник в Теннесси. – Я взглянула на цепное ограждение в начале пешеходной тропы. – Землю продали государству. Я была еще слишком маленькой, чтобы это помнить. – Я открываю пассажирскую дверцу. – Дальше придется идти пешком.
Серенити смотрит на свои сандалии с леопардовым принтом, потом на заросшую тропу.
– Куда идти?
– Вы мне покажете.
Серенити не сразу понимает, чего я от нее хочу.
– Нет, – говорит она. – Черт побери, нет!
Она разворачивается и идет к машине.
Я хватаю ее за руку.
– Вы же сами говорили, что уже много лет не видели сны. И вам приснилась моя мама. Что плохого, если вас опять посетит озарение, а?
– Десять лет – это не просто дела давно минувших дней, это нечто уже поросшее травой. Здесь не осталось ничего из того, что было в тот день, когда исчезла твоя мать.
– Я же здесь, – возражаю я.
Серенити раздраженно сопит.
– Понимаю, вам меньше всего хочется получить доказательства того, что ваш сон ничего не значит, – говорю я. – Но ведь это лотерея, верно? Если не купишь лотерейный билет, никогда не получишь шанс выиграть.
– Я каждую неделю покупаю эти проклятые лотерейные билеты, но никогда не выигрываю, – бормочет Серенити, переступает через цепную ограду и начинает продираться по заросшей тропинке.
Некоторое время мы идем молча, над головой жужжат насекомые, а вокруг звенит лето. Серенити гладит молодые побеги, в одном месте срывает лист и нюхает его, потом идет дальше.
– Что мы ищем? – шепчу я.
– Скажу, когда найду.
– Мы почти дошли до конца старого заповедника…
– Ты хочешь, чтобы я сосредоточилась, или нет? – перебивает меня Серенити.
Поэтому следующие несколько минут я иду молча. Но одна мысль не давала мне покоя все время, пока мы ехали сюда, будто кость застряла в горле.
– Серенити, – говорю я, – если моей мамы в живых не окажется и вы об этом узнаете… вы же не будете меня обманывать и говорить, что она жива?
Серенити останавливается и упирает руки в боки.
– Милочка, я тебя едва знаю, чтобы проникнуться симпатией, что уж говорить о том, чтобы поберечь твое нежное подростковое сердечко. Не знаю, почему твоя мама не приходит ко мне. Возможно, потому, что она жива, а не умерла. Или же потому, как я уже говорила, что я заржавела. Но могу тебе пообещать… если я почувствую хоть намек на то, что твоя мама – дух или призрак, то скажу тебе правду.
– Дух или призрак?
– Это разные вещи. Благодаря Голливуду все полагают, что это одно и то же. – Она оглядывается на меня через плечо. – Когда тело испускает последний вдох – все, конец. Элвис покинул этот мир. Но душа остается нетронутой. Если человек вел достойную жизнь, ему не о чем сожалеть, может быть, его душа немного побродит по миру, но рано или поздно она закончит переход.