- В Сильвервилле- да,-соглашается Стил,- в Городе же право на огнестрельное оружие имеет только полиция.
- Когда-то вы стреляли в полицию,- не без иронии замечает Мартин.
- То была совсем другая полиция. А эта служит народу.
- Вы хотите сказать - государству,- поправляю я.
- Государство - это народ и его хозяйство,- вещает он, как с сенатской трибуны.
- Но ведь народ-это неоднородная масса.- Я ищу слова, подходящие для понимания Стила.- Это богатые и бедные, аграрии и мелкие фермеры, заводовладельцы и рабочие, хозяева и слуги. И народным хозяйством у вас все-таки управляют не слуги, а хозяева.
- А как же иначе?- искренне удивляется Стил.- Ведь и хозяева разные. Одни больше заботятся о благе народа, другие меньше. У нас в сенате больше двух третей - популисты.
- Но не все же популисты - единомышленники?- снова подбираюсь я к главному.
- Есть, конечно, горячие головы, их приходится остужать,- нехотя признает сенатор.- Кстати, за этим мыском и находится устье канала, а там и поместье недалеко,- меняет он тему и только после нескольких наших гребков добавляет:По своему состоянию и положению я мог бы стать и "джентльменом": у меня несколько тысяч акров земли, скотоводческое ранчо, молочная ферма и торговые связи с оптовиками. Но я, как и отец. предпочитаю быть популистом. Народником
Нет, это был не Стил-отец, занимавшийся сельским хозяйством вопреки полицейским законам, не Стил - революционер и подпольщик, а Стил-землевладелец, Стил-сенатор, хорошо усвоивший разницу между хозяевами и слугами.
Глава V
ПРОГРЕСС ИЛИ РЕГРЕСС?
Я лежу на широком сафьяновом диване и думаю, думаю, думаю...
Я по-прежнему в том же доме, куда мы приехали пятьдесят лет назад по здешнему времени. Тогда шел десятый год первого века, ныне шестидесятый. Дом, как и прежде, стоит на холме, только ведут к нему не ступени из плоских, вдавленных в землю валунов, а широкая лестница из тесаного камня. И забора из высоких нетесаных бревен с узкими бойницами уже нет, его заменил строгий чугунный рисунок ограды. Да и лес кругом далеко вырублен, уступив место уже пожелтевшим массивам пшеницы. Стил прежде всего показал нам их, прокатив по проселку в открытой двухколесной "американке", запряженной парой породистых рысаков. Видели мы и птицеферму, и скотный двор, которому позавидовал бы любой российский помещик, вместительные амбары для зерна, огороды и молочное хозяйство с маслобойками и сыроварней, и даже что-то вроде ангара для сельскохозяйственных машин - довольно примитивных, правда, однолошадных плугов, сеялок и косилок. Часть из них работала в поле, часть "отдыхала". "Недостаток рабочих рук",- пояснил Стил.
Что изменило его, превратило из двадцатилетнего романтически настроенного парня, почти дикого, как индеец времен колонизации американского континента, в крупного хозяина, знавшего цену каждому истраченному и заработанному франку? Я застал его после поездки по имению над бухгалтерскими книгами, которые он проверял в присутствии своего ровесника-управляющего. Но как различно выглядели они в этой беседе: один жесткий и властный, другой покорный и робкий, шепотком объясняющий какие-то тайны дебета и кредита.
Потом, когда он закончил дела с управляющим, у нас произошел разговор, который развернул передо мной судьбу сенатора, словно документальную киноленту.
- А все-таки потянуло к политике?-спросил я его не без умысла.
- Потянуло.-согласился Стил,-сказалась, должно быть, отцовская кровь. Да и здешние фермеры, когда новые земли разбили на кантоны, меня сначала кантональным судьей выбрали, а потом все как один - кандидатом в сенат. Так и прошел без соперников. И переизбирали каждый срок, даже когда большинство в сенате переходило к "джентльменам".
- Точнее, к правым?
- Пожалуй.
- Значит, вы левые?
- Мы - центр. Левые не сформировали собственной партии. Пока они наше левое крыло, обязанное подчиняться решению большинства, хотя по многим вопросам оно и не согласно с нашей политикой.
- По каким же вопросам?
Стил замялся.
- Мне трудно сказать без протоколов заседаний сената. Назову главные. Они, например, за снижение пенсионного возраста и за увеличение пенсий, а мы этого не можем - не позволяет бюджет. Они - за национализацию железных дорог, нефтяных и газовых разработок, ну а мы, естественно, не хотим ограничивать инициативу хозяев. Интересам государства она не угрожает.
- А интересам народа?
- Я уже говорил, что государство-это народ и его хозяйство,-упрямо повторил Стил.
Я решил не продолжать спора. Еще не время. И спросил примирительно.
- А ваши консерваторы-"джентльмены", вероятно, не возражали бы против Мердока?
- Возможно. Но мы сдержим и Мердока и Донована. - Кто это Донован?
- Глава левых. Они еще называют себя марксистами. До сих пор не могу понять это слово. У них даже язык какой-то чудной. Классовая борьба, производительные силы. производственные отношения, прибавочная стоимость.
Я не возражал сенатору, только спрашивал.
- А какова роль президента?
- Глава победившей на выборах партии становится одновременно и главой государства. За истекшие полстолетия на этом посту были многие, в том числе Фляш и мой отец. А Донован - прямой отпрыск Фляша.
Я невольно вспоминаю Фляша, подпольщика. Именно ему и досталась та пачка книг, которую я положил на грань двух миров - галактического, откуда мы вернулись на Землю, и нашего, земного, где мы только что очутились. Ведь среди этих книг был и краткий философский словарь, и однотомная энциклопедия, и учебник политической экономии для советских вузов. О них было достаточно материала, чтобы уяснить себе сущность капитализма и социализма, их экономики и политики. Может быть, марксизм "доновановцев" и грешит вполне понятными ошибками, но не знать о нем они не могут. Однако подробно расспрашивать Стила о левом крыле популистов я не стал. Его могло насторожить мое любопытство.
- Почему популисты почти всегда побеждают на выборах? Мелких хозяев больше, чем крупных?-Так прозвучал мой новый вопрос к сенатору.
Он ответил не сразу, чуть-чуть подумал и отрицательно покачал головой.
- Не потому. Конечно, за нас голосуют батраки и мастеровые - их ведь много, хотя заводчики в своем районе вкупе с цеховыми старостами умеют протащить своего депутата. Но любой фермер-хозяин, независимо от того, сколько у него земли и скота, всегда за нас. Мы страна аграрная - аграрии и у власти.
- Значит, законы, выгодные промышленникам, проваливаете?
- Невыгодные для нас - да!
- Например?
- Ну если, скажем, требуются государственные кредиты на постройку нового завода или железной дороги. И если при этом они не так уж нужны фермерам и промысловикам. Вот и проваливаем - у нас даже без левых две трети в сенате.
- Так вы же тормозите прогресс. Я видел ваши сельскохозяйственные машины. На Земле это древность. На лошадях у нас сто лет назад пахали и боронили.
- Самоходные машины есть и у нас. Только производить их невыгодно. Чего-чего, а лошадей здесь хватает.
- И на улицах газовые фонари, как пятьдесят лет назад?
- В центре Города провели электричество, а на окраинах - газ. Кому нужен такой прогресс, если он втрое дороже. Может, и впятеро. Построили, что необходимо, а на ветер фермер деньги бросать не будет. Понадобился телеграф провели, ну а телефон, хотя и придумали, не прошел. Дорого! Кто может поставить себе телефон? Завсегдатаи Клуба состоятельных - да. А счетоводы и лавочники обойдутся посыльными. Фермеру же о телефоне даже не заикнешься. Шерифы и судьи посылают верховых, а простой ранчмен и слова такого - телефон не знает.
Спорить с сенатором о прогрессе явно не стоило. Стил олицетворял аграрную суть Города-государства. Серебро и медь он использует, будет лить чугун и плавить сталь, пошлет в угольные шахты забойщиков и железную дорогу построит, если она ему понадобится для доставки товаров на рынок, а вот денег на сомнительные научные эксперименты не даст. Да и не только научные. Надо строить сначала дороги, а не автозаводы: лошадь и по проселку пройдет, а машина завязнет, особенно зимой или осенью, в дождевую хлябь. Если и не сказал этого Стил, то, наверно, подумал. А я больше и не спрашивал.