— Лейтенант Крылов, как вы объясните? — настаивает Красин.
— В углах, наверно, напутал, товарищ капитан.
— А почему?
Я молчу.
Красин смеется.
— Вы сегодня слишком волновались, а офицер должен быть хладнокровным. Вы и сейчас волнуетесь. Перестаньте. Честно признаюсь, поначалу когда-то тоже врал…
Мне становится легче.
— Не впадайте в панику, — продолжает Красин. — И не думайте, что все так легко и просто. Научитесь.
Я выхожу с командного пункта. Метров сто можно пройти в рост: противник не видит.
Слышу песню. Ее поет нежный девичий голос:
Осматриваюсь. Поет молоденькая девчонка. Она сидит на бревне около входа в траншею. Полненькая, курносая, светловолосая. В зеленой гимнастерке с полевыми погонами, в зеленой юбке, с холщовой сумкой через плечо. На сумке — красный крест.
— Загляделись, товарищ лейтенант? — слышу над самым ухом басовитый голос.
Со мной говорит молодой черноглазый сержант. Вид у сержанта бравый, пилоточка сдвинута набекрень так, что неизвестно, как на голове держится. Сержант улыбается.
— Вы только что прибыли? — спрашивает он.
— Да.
— Не к нам в девятку?
— Нет, в топовзвод. А вы из девятой батареи?
— Из девятой. Разведчик Валиков. А знаете, кто это поет? Санинструктор нашего дивизиона — Любка. Только не очень смотрите на нее: старший лейтенант Исаев вам этого не простит…
— Вам нравится песня? — спрашивает сержант.
— Нравится.
— Это наша любимая. Наша главная на Южном фронте.
Любка слышит разговор, поднимается с бревна, подходит к нам, говорит мне:
— Здравствуйте. Еще один новый южанин?
В ее словах слышатся гордые нотки бывалого фронтовика, ветерана и патриота Юго-Западного.
У Любки глаза смеются, в них много бойкости и задора. А в движениях — несмотря на ее полноту — резкости и угловатости.
Наш разговор прерывается появлением Тучкова и Курского.
— Крылов, куда ты пропал? Ах, тебе уже не скучно!
Узнаю, что Тучкова назначили командиром взвода управления в седьмую батарею, Курского — в восьмую.
А я топограф. Это мне совсем не по душе. Топография, по моему убеждению, занятие для стариков, а не для молодых. Но Красин сказал, что мое назначение временное. Буду ждать.
Слышится резкий, нарастающий свист.
— Ложись! — кричит сержант Валиков.
Через несколько мгновений вокруг нас с тяжелым треском разрываются снаряды.
Приподнимаю голову. Перед глазами плывет рыжий дым, на зубах песок. Почему у меня полный рот песку?
Рядом со мной Курский. Он смеется.
— Тучков! А ты цел? Ну хорошо. Поздравляю, мушкетеры, с боевым крещением.
ЧТО-ТО МЫ ЗАСТОЯЛИСЬ…
Боев почти нет. Наш фронт по-прежнему в обороне.
Дни идут один за другим, повторяясь во всех деталях.
Ровно в шесть утра в небе появляется «рама» — немецкий самолет «фокке-вульф-89». «Рамой» его прозвали за то, что у него два фюзеляжа и один хвост.
Монотонно и противно жужжа, «рама» облетает наши позиции — производит фотосъемку. «Рама» — прежде всего разведчик.
Повсюду поднимается пальба. По «раме» бьют из винтовок, спаренных пулеметов, противотанковых ружей.
У каждого вида оружия — свой изобретатель. Но кто придумал самодельный зенитный агрегат, для борьбы с самолетами «фокке-вульф», неизвестно.
Агрегат очень простой, но грозный: в землю вкапывается столб, на столб надевают колесо от простой телеги, к колесу привязывают противотанковое ружье. Получается своеобразная турель.
Ружье закреплено надежно. Прицеливаясь, стрелок поворачивает его на колесе. И порой случается так, что «рама» после нескольких выстрелов по ней падает на землю и взрывается.
Но попасть в этот проклятый самолет даже опытному стрелку очень трудно.
«Рама» летит дальше и, завершая рейс, сбрасывает четыре бомбы. Всегда только четыре. Бомбы она кидает на деревни и хутора — туда, где много людей.
Едва «рама» исчезает, начинается артиллерийский обстрел.