Семь немецких дивизий бросают технику и вооружение.
На дорогах — завязшие в грязи автомашины, транспортеры, пушки.
На нашем фронте — теперь он называется Четвертым Украинским — опять оттепель, опять веет теплый ветер.
Мы неотвязно преследуем отступающего противника, «сидим у него на плечах». Но двигаться трудно. Один трактор пушку не тянет. Не тянут и два. Цепляем по три. Тащим пушки по грязи волоком. Черная, маслянистая грязь выше осей.
Дивизион вступает в деревню Днепровку.
Здесь назначен короткий привал, он вызван необходимостью: надо подтащить отставшие орудия.
После нескольких месяцев сидения в землянках бойцы первый раз видят деревню, настоящие дома.
— Поспим часок в хате! — радуется, потирая руки, Козодоев.
И вдруг — строгий, повелительный голос Любки:
— Отставить! В дома никому заходить нельзя!
Любка — представитель медицинской службы, пусть не очень большой, но ее надо слушаться.
Спрашиваю:
— Что такое?
— Вши и блохи. Я уже успела обследовать много домов. Пойдемте, товарищ старший лейтенант!
Мы заглядываем в самый ближний дом. Внутри, в комнатах сооружены деревянные двухъярусные солдатские нары, на нарах — солома.
— Как они тут только спали? — разводит руками Любка. — Посмотрите: аж солома шевелится. Если вы позволите хоть одному бойцу зайти в дом, я доложу в медсанчасть.
Нет, я, конечно, не позволю: научен.
Месяца два назад санитарная комиссий нашла у одного из бойцов батареи в нижнем белье вошь.
Откуда эта гадость взялась? Только накануне все бойцы прошли полевую баню, жарили гимнастерки и брюки на костре — в железных бочках из-под горючего, каждый получил новое белье. И вдруг такая «находка». Врачи пишут рапорт, и я, как командир батареи, получаю выговор за «нарушение формы № 20». Форма № 20 — борьба с насекомыми.
Короткая стоянка в Днепровке — и мы буксируем пушки дальше.
Захлебываются в грязи тракторы, надрываются, глохнут моторы.
Командир отделения тяги сержант Пяткин докладывает: «Два трактора выходят из строя, нужны запчасти…»
Запчастей нет, взять их неоткуда. Я говорю:
— Может, что-нибудь сообразите сами?
Пяткин пожимает плечами.
— Раз надо — поехали…
Потом я вижу, как трактористы режут ножницами железный лист, проволоку, хлопочут с инструментами около своих машин — и тракторы снова гудят, идут вперед.
Вот он, русский мужик, — сметливый, упрямый, терпеливый. «Раз надо — поехали». И ползут тракторы бог знает на чем. И тянут пушки с утра до вечера. Не важно, что с запчастями туго и траки то и дело отлетают на ходу. На остановке Пяткин и его трактористы что-нибудь придумают… Раз надо.
«ПОСТАВЬТЕ В НЕБЕ КЛЯКСУ!»
Над нами поют жаворонки.
Лето, жаркое лето.
Мы недалеко от Карпат.
После взятия никопольского плацдарма наш полк вывели из боев и оставили в тылу на переформировку.
Из полка сделали пушечно-артиллерийскую бригаду. Она больше его ровно вдвое: раньше в каждой батарее было две 152-миллиметровые гаубицы-пушки, теперь четыре.
К трем огневым дивизионам добавился четвертый — дивизион артиллерийской инструментальной разведки. Это — глаза и уши бригады. На нескольких пунктах дивизиона АИР стоят звукозаписывающие аппараты для засечки батарей противника.
Когда формирование бригады было окончено, ее послали на Западную Украину, под Луцк.
Фронт был здесь тихий, и мы почти совсем не вели боев. Смотришь в бинокль — крестьяне пашут нейтральную полосу.
Нейтральная полоса — несколько километров шириной. Мы ее не занимаем.
Немцев впереди почти нет. Редко-редко услышишь выстрел.
Тишина. Весна. Солнце. Глубокое голубое небо.
Позади наблюдательного пункта пенятся буйным цветом вишневые сады села Ческе Красув.
А потом поступил приказ: бригада перебрасывается в Прикарпатье.
Грузились в Луцке на товарной станции. Комендант станции майор административной службы недоуменно разводил руками, говорил подполковнику Истомину:
— Ничего не понимаю. Ваша бригада из Луцка едет к Карпатам, а вечером я должен принять точно такую же бригаду, которая из-под Карпат прибывает в Луцк. Ничего не понимаю…
Подполковник Истомин посмотрел на него с высоты своего гвардейского роста, похлопал несколько раз стеком по сапогам, сказал пренебрежительно:
— Вот это специально и делается для того, чтобы ты ничего не понял…