— Расскажите, старший лейтенант, о бойцах вашей батареи, об их подвигах.
Это говорит мне корреспондент фронтовой газеты — пожилой, полноватый человек с погонами капитана.
Мы сидим у костра на ящиках из-под снарядов. Корреспондент достал блокнот в необычно толстой, как у книги, обложке. В него удобно записывать на коленке. Почему я на это обращаю внимание? Потому, что первый раз в жизни вижу корреспондента.
Кого же назвать прежде всего? Бойцов орудийных расчетов, разведчиков, связистов? Много хороших людей, каждый чем-то отличился, более половины награждены. Среди них и трудные люди — бывшие уголовники. Козодоев, например. Трудные люди имели бы больше наград, если бы подвиги не чередовались у них с дисциплинарными взысканиями. Это называется: «извините, забылся, оступился».
Но сейчас я должен назвать лучших. Скажу, конечно, о смелом, зорком и находчивом разведчике Валикове, о точном мастере стрельбы и вечном труженике командире орудия Татушине…
— Вы давно командуете этой батареей?
— Год. Но некоторых людей из «девятки» знаю еще с Северного Донца.
— Ваш полк был на Донце?
— Да.
— В наступлении?
— И в обороне и в наступлении.
— В каком месте?
— Против Лисичанска и правее.
— А другого такого тяжелого артполка там не было?
— Нет.
— Интересно! — восклицает корреспондент. — Значит, это мне о ваших ребятах сегодня рассказывали…
— Кто рассказывал?
— Один майор из пехотного полка. Я с ним делал статью о взаимодействии пехоты и артиллерии. Как его фамилия? Да, Хижняк.
Хижняк?! Неужели это тот командир батальона, с которым мы на плотике переправлялись через Северный Донец? Перед самым наступлением он начал рассказывать мне, как погиб Леша Курский, но сказать почти ничего не успел. Я узнал только, что Курский спас его первую роту и погиб в реке… В боевом донесении, которое читал Красин, сказано было тоже очень мало: «Залег у пулемета».
Что произошло тогда во время разведки боем, знает только Хижняк. Но больше я его не видел: началось наступление, дороги наши разошлись.
— Скажите, какой он — Хижняк? — прошу я корреспондента. — Такой крепкий, рыжий?
— Да, да…
— Мне его очень нужно встретить! Вы сказали, что с ним говорили сегодня. Где этот полк?
— Недалеко, в деревеньке одной. Во втором эшелоне.
— А когда он рассказывал об артиллеристах, не упоминал ли такой фамилии — Курский?
— Курский? — корреспондент листает блокнот. — Курский? Есть! Могу прочитать, что он сказал…
Но о Леше Курском я хочу слышать из уст очевидца. Надо немедленно поехать в пехотный полк, пока его не перебросили куда-то. Тогда опять мне не разыскать Хижняка.
— А вы откуда Хижняка знаете? — спрашивает корреспондент.
— Мы с ним Донец переплывали. В бой вступали.
— Он говорил об одном артиллеристе из вашего полка, который поддерживал во время наступления его батальон огнем. Кажется, это был начальник разведки дивизиона… Но фамилии припомнить не мог.
— Это был я…
Корреспондент страшно обрадован.
— Тогда можно устроить встречу старых боевых друзей — командира пехоты и командира артиллерии! Поедемте, у меня машина.
Я звоню Красину, прошу разрешить мне отлучиться на несколько часов — «очень важные обстоятельства: надо повидать старого фронтового друга». Красин разрешает. Мы договариваемся с корреспондентом, что разговор о «девятке» продолжим позже, садимся в его «виллис» и мчимся в деревню, где расположен пехотный полк второго эшелона.
— Вот тут тормози, — командует корреспондент шоферу. — У белой хатки.
В белой хатке пусто. Хозяйка говорит, что солдаты пошли по ужгородской дороге. Нам ясно: полк бросили вперед.
Мы настигаем его через несколько километров.
Корреспондент указывает мне на рослого майора, шагающего по дороге перед строем.
— Это он!
Хижняк узнает меня сразу.
— А, браток, здравствуй!
Он такой же, как и прежде. Только правую сторону лица пересек шрам.
Пригнувшись, Хижняк влезает в машину, говорит еще раз:
— Здравствуй, здравствуй, пушкарь. Извини только, фамилии твоей не припомню…
— Крылов.
— Вот черт! Я товарищу корреспонденту про тебя сегодня рассказывал — как мы на Донце в атаку шли, а фамилии назвать не мог, запамятовал.
Смотрю на лицо Хижняка, спрашиваю:
— Крепко царапнуло?
Майор смеется.
С тех пор, как мы под Лисичанском были, я три раза в госпитале лежал. Такое наше дело — пехота: месяц воюешь — три в госпитале лежишь…